«Писать о реальности становится интереснее, чем о книгах...»

Для меня приятным открытием этого года стало имя Александра Чанцева, писателя, литературного критика, которого я и до этого мог встретить в некоторых журнальных публикациях, скажем, в том же «Новом мире». Как некогда писал мной любимый Борис Пастернак - «Талант единственная новость, которая всегда нова».

После смерти Бориса Дубина и Ильи Кормильцева, мне казалось, что место энциклопедиста в России долго и беспросветно вакантно, но, нет, к моему счастью и удивлению, я глубоко ошибался. Проблема нашего мира, на мой взгляд, заключается в том, что мы не всегда знаем наших талантливых современников, не менее талантливых, чем многие известные лица, которых нам регулярно навязывает масс-медиа.

Так, вот, про открытие… В этом году вышла в свет объемная книга - «Ижицы на сюртуке из снов», прочитав которую, я многое для себя подчеркнул, и про Чанцева, в том числе. Захотелось расспросить автора о многих подробностях этой книги, что называется, «по свежим следам». Что из этого получилось, читайте в нашем сегодняшнем эксклюзивном интервью.

 

Александр, такие писатели, ученые-энциклопедисты, как вы, будем говорить начистоту, далеко не герои сегодняшнего дня. То есть, они не находятся в фокусе широкого общественного внимания; о выходах книг таких авторов не говорят из каждого «утюга», их книги не продаются на каждом углу. В то же время, в узких кругах, имя Чанцев стало почти нарицательным, вспомним хотя бы статью Ольги Балла - «Быть Чанцевым». Вы не планировали как-то популяризовать свое творчество, что ли, ослабить градус, сделать так, чтобы книги ваши были рассчитаны на более широкий круг читательской аудитории (мы же знаем талантливые примеры Пелевина, Акунина, Быкова, Прилепина и прочих), а не только на «высоколобых интеллектуалов», или заигрывание с читателем вам не по душе, и роль одиночки-творца, тайнозрителя, не так уж, в итоге, и плоха?

А вот мои друзья, настоящие снобы, попрекают меня, зачем я читаю Прилепина и Пелевина, «такую попсу»… Хотя как не читать - как минимум потому, что тренды сейчас самое интересное и почти единственное, что оправдывает современность. И я ничего не планировал, просто писал о том, что было интересно мне самому. Иногда да, признаюсь, бывает обидно. Что сейчас важен не контент, а юзер. Например, в букинистическом Колкаты, бывшей Калькутты, я нашел книгу на английском о библиотеке Гитлера, написал, опубликовали. Реакция – сотня или пара прочтений, все. Но ведь это же действительно интересная редкая книга, в Рунете до этого о ней писали только один раз, Яндекс свидетель. А популярный юзер повесит фото своего завтрака – миллион лайков, просмотров и репостов. Старое высказывание, как и многие другие вещи сейчас, перевернулось и стало вновь точно: the medium is the message – медиум в лице селебрити есть послания, а других нет.

Популяризацией же моих текстов я занимаюсь в Фейсбуке, вывешивая их там на пару тысяч френдов и примкнувших. Если бы не это, то давно бы удалил его, потому что градус нетерпимости, агрессивности и неадекватности в последнее время растет там, как на пьяных дрожжах. Можно сделать пост хоть о сортах дачной лилии, но через два комментария придет кто-нибудь и начнет расстреливать из-за Крыма или ковида, двух тем, сгубивших не только москвичей хуже квартирного вопроса.

«Тихо сказанное слово крик перевесит...»?

Я такое говорил? Шучу. Два уровня, как и у всего. Банальный – те, кто действительно делают дело, не занимаются публичностью, просто нет времени. Более интересный – общественные проповеди, призывы и манифесты ничего же не меняют. Меняют, но очень ненадолго по большому историческому счету – после всех революций приходили контреволюции, реформации, камни разбрасывали и собирали. Вот сколько горланили Робеспьер, Ленин, Гитлер… А одна тихая, сомнений полная и страха даже молитва в Гефсиманском саду поменяла ход не только истории, но мыслей и сердец на 2020 лет.

Каждый герой новой книги «Ижицы на сюртуке из снов» - как бы ваш собеседник, с которыми вы ведете вдумчивые беседы. Поражает обилие литературных имен персонажей (Набоков, Булгаков, Бибихин, Кормильцев, Лимонов, Дубин, Мисима, Мураками, современников — Акунин, Балла, Бычков, Быков, Гуреев, Идиатуллин, Иличевский и др.), объем книги (724 с.), ранее названная мной - широта кругозора. И все тексты разных годов, публиковавшиеся в очень авторитетных изданиях. Ну, что говорить — «сны» — это за гранью реального... Почему для вас было важно собрать под одной обложкой все эти тексты, и какой месседж вы хотели донести своему настоящему и будущему читателю?

Мне кажется, эссе, статьи, рецензии нужно собирать в книги, чтобы дать им шанс как минимум на второе прочтение и единство общности, если не на жизнь долгую. Посланий в бутылке я читателю особо не направлял – каждый, если захочет, как раз выберет свой томик из этого разнорядья. Такой маленький книжный в нелюдном месте, тихо играет джаз, кофе и сигареты, можно просто поболтать и ничего не покупать. Потом, возможно, никогда уже не вырулишь в этот переулок, а найдешь его – не будет магазина на том самом месте. Ведь топографию некоторых городов сочиняли во сне.

Это я подвел к снам в названии и на обложке, которые что-то, возможно, и призваны объяснить. Сюртук, шинель Башмачкина из снов - это образ из книги, по сути – такое покрывало Майи, но более доброе, не скрывающее иллюзорность и тщету всего сущего, а обнажающее что-то такое странное, необычное, за что иногда можно и уцепиться. Такие книги, которые авторы писали ижицами. Ведь это очень странная буква для русского языка. Использовалась она очень редко, была такой гречанкой-оригиналкой. Даже читалась то как гласная, то как согласная – то как и (у), то как в. Поэтому в ФБ и ЖЖ я присвоил ей хэштег uv, то есть ultraviolet, ультрафиолет – в такой гамме выполнена и обложка, о которой я тоже полон намерений рассказать. Ижицу, начиная с Петра I, постоянно упраздняли, убирали и запрещали – совсем как маргинальных авторов моей книги. А она возвращалась. В конце осталась только в словах церковной лексики – а вот смотрите-ка, поезд серии Ѵ (привет Платонову!) ездил по СССР до середины 1950-х. Ижица для меня – знак запрещенного, странного, отменяемого. Знак и индивидуального голоса (тот самый одинокий голос человека) – она занимала последнее место в алфавите, сейчас там буква Я. «Окружающие понимали друг друга с полуслова, - ибо не было у них таких слов, которые бы кончались как-нибудь неожиданно, на ижицу, что ли, обращаясь в пращу или птицу, с удивительными последствиями». Это «Приглашение на казнь» - так и ижицу с символизируемой ею литературой постоянно норовят пригласить на казнь или на выход.

Ангелы-путти на обложке – в процессе отбора картин я с ними так сблизился, что стал называть дружески пузанами – с черепом и выдумываемыми мыльными пузырями – известная средневековая аллегория Homo bulla est, «человек есть мыльный пузырь», все тщетно и смертно, сплошной ванитас. Но что-то ведь не может не остаться. Та же литература, этот радостный радужный мыльный пузырь. Человек сгинет – а она возьмет и останется. То, что может быть сдуто ветром, - сильнее бетонных опор.

Поэтому картина на четвертой сторонке – задней обложке – в фиолетовых цветах меланхолии. С Византии же повелось, что фиолетовый или багряный – символ избранности, относился к так называемым запретным (для простолюдинов) цветам (так, кстати, дело обстояло и в Японии, см. «Запретные цвета» Мисимы). Картина с плывущей дамой, путти и шаром - одна из четырех аллегорий Беллини. Любопытно, что он никак не объяснял их смысл. Еще любопытнее, что именно эта аллегория называлась – «Меланхолия, или Фортуна». То есть, все плохо, но надежда есть и после этого, чувствуете? И еще смысл. Мне давно кажется, что прошлый, да и другие века спасены, остались, донесены нам в работах не радостных идиотов, а как раз меланхоликов, гонимых, запрещенных, несчастных, самоубийц и, вообще, out of step, идущих не вместе и не в ногу персонажей. Кафка и Вальзер, Целан и Бенн. О них и интересно писать.

Иссохший стебелёк в слизь мыльную макнув,
над сонной красотой трудится миродув.
Дрожащим серебром лилово-золотой,
лишённый смысла шар и ширится и блещет.
Из мыла скользкою воздушною мечтой
прекрасное Ничто возникло и трепещет.

О сфера умная! О кротость пузыря,
где на поверхности вращается заря!
Забава бойкая! Ребяческий восторг!
Воздушные миры, как думы мёртвых, ломки.
О мысль загробная! Не я ль тебя исторг
и ты теперь дрожишь на кончике соломки?
(Сергей Петров, 1942)

Выход такой книги - большая авторская и редакторская работа. По жанру книгу я бы определил как нон-фикшн. То есть, такая проза филолога, о которой вы пишете в «Ижицах». Книга уже поступила в крупные московские и питерские книжные, такие как «Фаланстер» и «Подписные издания» и др. Какие планы у издательства «Алетейя» относительно выхода книги? Будет ли она представлена на стенде издательства на «ММКВЯ-2020» и на «Нон-фикшн-2020»?

Как раз сейчас, как мне говорил главный редактор Игорь Савкин, с руководством ярмарки обсуждается вопрос о презентации книги на какой-то, чуть ли не одной из главных площадок ярмарки (не на стенде издательства). Я к этому отношения не очень имею, да и что сейчас можно планировать, вот, слухи с разных сторон уверенно называют даты, когда Москва опять сядет на жесткий карантин. Так, что если и отменится, то все к лучшему. У меня же появилась параллельно другая идея. У меня было всего три презентации – я не люблю выступать устно – на которые я хитро приглашал всяких замечательных спикеров, чтобы те говорили за меня (о книге и обо мне). Но сколько можно так хитрить, как уж под солнцем на сковородке. Поэтому сейчас я подумал о формате «Кофе и сказки с Артуром Аристакисяном» - он варит кофе, что-то рассказывает, совсем немного людей, сплошной тет-а-тет интерактив, приват и уют. Возможно, я хотел бы сделать что-то такое же, такую беседа-сэйшн. Сделаю объявление в Фейсбуке, сяду где-нибудь на веранде ресторана в московском дворике, и пусть приходит, кто хочет, поболтаем и обменяемся книгами. Но только без ковида в числе гостей.

Интересно, что в книгу включены не только литературные эссе, но интервью, наверное, для того, чтобы не утомить внимательного читателя, и не превращать авторскую речь исключительно в монолог. Александр, вы все же, по преимуществу, себя считаете писателем, литературным критиком или журналистом?

Нет, читателя утомлять я рад – я вообще за максимальные нагрузки, погружение и свободу плавать или тонуть. Рецензия дает книге голос, беседа – писателю, так что все закономерно. Кстати, я всегда называю это беседами, а не интервью. Не только потому, что сам люблю не только задавать вопросы, но и влезать с пространными репликами, но и из-за формата. Интервью чаще всего – несколько стандартных вопросов на бегу, беседа же – это такой лонгрид (хоть и не люблю этого слова), к которому всегда сможет потом обратиться читатель, ища о том или ином писателе или музыканте.

А я – точно не журналист. Хотя, кстати, мог бы им попробовать стать (да и были такие опыты) – пишу быстро, а что сейчас может быть интереснее информации. В остальном же – трудности даже не самоидентификации, но самопрезентации. Так как вы дальше спрашиваете о работе, то сразу скажу, что часто приходится сталкиваться с шаблонами в умах людей. Если что-то пишет – значит, поэт, если японист – значит, переводчик. Я же, так получилось, так выбрал – не то и не другое. Приходилось писать научные статьи, монографии, колонки о политике, эссе о кино и музыке, две диссертации, травелоги, сотни рецензий всяческого размера и формата, прозу, делать эти беседы. И как это все назвать? Литератор – слишком формально и чуточку пренебрежительно, писатель – самоуверенно, эссеист – возможно. Не могу назвать одним словом, да и надо ли? Возможно, это те ж лесные тропки, которые проторил филолог Ницше, уйдя от филологии в философию, богословие и так далее, но не дойдя по формальным требованиям мира и ВАК до них. В прошлом веке его путем продолжили пробираться философы-расстриги Беньямин и Зонтаг. А как определить моих любимых Юнгера и Чорана? Слишком философичны для писателей, слишком фристайл и вообще free для философов. Не стану самоопределяться, извините.

Писатель Андрей Бычков очень точно противопоставляет ваш подход «энциклопедиста и интеллектуала», обозначенного в названии и в содержании книги, «постмодернистским воззрениям этого фальшивого постмодернистского мира». Мы будем говорить не об измах этого несправедливого и коварного мира, но сосредоточимся именно на понятии «постмодерна». Не секрет, что сейчас много критики льется в адрес постмодернизма, но не является ли этот подход единственно верным рецептом осовременить классику, придать ей еще большую остроту и актуальность, сегодня? Ведь, может быть, это умело замаскированная форма протеста по отношению к реалиям современного мира?.. Вот, скажите, чем так плохо литературное направление постмодернизма, что им скоро будут пугать детей? Мы хорошо знаем современных российских писателей, представителей этого направления: Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, Виктора Ерофеева и др., трудящихся на этой ниве. В той же «Манараге» Сорокина описывается крах печатного книгоиздательства, который мы, по сути, в той или иной степени, уже наблюдаем. Помните, там специально обученные повара готовят блюда на угле от спаленных книг, классики, в том числе?

Признаться, мне совсем не нравится ничего из вышеперечисленного (кроме завышенных похвал Андрея Бычкова, конечно). Постмодерн «актуализирует» – это его новояз, кстати, – классику исключительно в своих целях. Банально говоря – что останется от книг Сорокина, если убрать из них деконструкцию предыдущих нарративов, идеологических, эстетических и стилистических, вися в безвоздушном пространстве, за что будет цепляться эта самая деконструкция, постмодернисткая ирония, стеб и так далее по списку? Как тому же вирусу ковида – кляксе с щупальцами – нужно прицепиться к живой ткани, иначе в лучшем случае ее ждет летаргический сон до лучших времен. Конкретно «Манарага» тоже довольно анемична: во-первых, это совсем не роман, хотя таковым и хочет показаться, даже не повесть, а, по-хорошему, рассказ, растянутый до размеров собаки (помните название старого романа О. Славниковой?). Сюжет этот сам по себе не новее Оруэлла, Брэдбери и прочих антиутопистов, но отличается гораздо меньшей нюансировкой за счет большей конъюнктурности. Там, если присмотритесь, все довольно прозрачно «таргетировано» - «Манарага» явно позиционируется для (вроде бы) прогрессивной европейской или примкнувшей к ней публике, озабоченной возможным наступлением тоталитаризма в отдельных неудачных странах и даже в самой Европе. Модно, актуально, но довольно ходульно (персонажей Уэльбека я еще могу вспомнить, а вот Сорокина – нет). «Он пугает, а мне не страшно».

Виктор Ерофеев был прекрасен как переводчик, филолог и автор «Русской красавицы» - то же, что он пишет сейчас, вызывает ощущение некоторой неловкости.

Пелевин же в последние годы работает в несколько другой сфере, такой социальной постфутурологии на должности сатирика-буддиста. И, кстати, от романа к роману он рвет все постмодернистские иконы и иконки, как Тузик грелку, склоняясь все больше к некоторым примордиальным основаниям, которые находит то в буддизме, то даже в православии < https://www.topos.ru/article/literaturnaya-kritika/pelevina-po-oseni-schitayut>.

Сам постмодернизм все же скорее мертв, чем жив. Или на последних стадиях разложения. В любом случае, он царил слишком долго, как Лукашенко, и у него давно развилась импотенция. Надеюсь, если мир не породит в ближайшее время чего-то нового и прекрасного, то придут хотя бы какие-нибудь новые бравые и злые дадаисты и сюрреалисты и закопают наконец зловонную падаль к чертям собачьим. На Собачьем острове. Собаки Европы в виде тризны пару раз тявкнут, поднимут лапу и пойдут гонять нового зверя.

Удивительно, что вы родились совсем на другом континенте — в Лусаке — столице Замбии, в 1978 году, т. е. в годы, когда действовал «железный занавес» в СССР. Скажите, ваши родители были дипломаты? Как они, вообще, там оказались?

Вот еще к вопросу кажимости, и того, что на самом деле. Думается, что дипломаты, как же, еще тогда, согласен. Нет, простые преподаватели со специальностью физика, и хорошим английским. Это была программа ЮНЕСКО, в которой участвовал Советский Союз. Советские учителя вели занятия в школах по математике, физике, географии, биологи и др. на английском языке. И даже не в столице Замбии, а в сельских школах. Представьте себе условия. Осы с палец, змеи заползают в дом спастись от жары в 40+ градусов, в реке крокодил вчера съел корову, поэтому лишь с ленивым любопытством, как и местные жители на берегу, посматривает на купающихся белых. СССР тогда многим же развивающимся странам помогал. Поездив по свету, было приятно увидеть, что это помнят. Например, в Лаосе, где до сих пор на улицах крестьяне и буддийские монахи видят серп и молот, даже с ооновским паспортом нужно получать визу, а вот с российским мы прошли так. В Индии действительно помнят, действительно благодарны – я встречал среди индийцев таких сторонников СССР, каких и Зюганову на снилось. И даже в Китае, после всех расхождений с нашей страной, на КПП перед площадью Тяньаньмэнь с российским паспортом пропускают почти просто так, а вот с американским «шмонают» по полной. Или в Вене в МАГАТЭ я встретил очень солидного эфиопа: глава департамента, большая шишка, он потом кулуарно признался, что учился в детстве у учителей из Советского Союза. Возможно, это были или коллеги моей мамы или ученики – вернувшись в Москву, она продолжила работать на курсах при МПГУ по интенсивному обучению языкам для таких вот командировок специалистов в Африку и Азию.

Николай Гумилев в «Африканском дневнике» 1908 года писал, что его большой мечтой было «пройти с юга на север Данакильскую пустыню, лежащую между Абиссинией и Красным морем, исследовать нижнее течение реки Гаваша, узнать рассеянные там неизвестные загадочные племена». А вам приходилось путешествовать по Африке примерно с таким маршрутом, как у Гумилева, или, может быть, другим, но не менее экзотичным? Тянет ли вас приезжать снова и снова в Лусаку, или ваша принадлежность к африканской Лусаке ограничивается лишь фактом вашего месторождения по праву почвы?

Очень тянет, только в Лусаке в сознательном возрасте ни разу не был. Увы и увы. В Африку съездил только один раз недавно – раньше все же это было довольно непросто логистически и финансово, и перелетов толковых нет, и страны опасные, и компанию поди найди, разное мешало. Но съездив, влюбился по уши, за которые – не оттянешь. Совершенно бедные, но при этом счастливые люди, марсианские пейзажи, все абсолютно необыкновенно и неожиданно – в Каменном городе, столице Занзибара, рядом ходят потомки арабов, персов, индийцев, слышен крик муэдзина, но все выглядит, как такой тайный порт для пиратов-растаманов <https://postnonfiction.org/narratives/tanzan/>. Ведь, мне уже довольно давно кажется, когда едешь в условную Европу, то едешь – в известное. По тысячам фотографий, книг, фильмов, рассказов. И даже отчасти стандартное – ратушная площадь, музей, опера, местное вино-пирог-свинина как достопримечательность. В таких же странах буквально каждый шаг – приключение со всеми неизвестными. Хотел я еще раз съездить в Африку этим летом, да весь мир взял и закрылся-схлопнулся.

В интервью Борису Кутенкову, на вопрос о вероисповедании, вы в шутку сказали, что вы «буддствующий православный». Какие точки соприкосновения таких религий, как православие и буддизм, вы могли бы отметить? В чем их основное сходство и различие?

Если взять глубинное, внутреннее православие и буддизм, то это, конечно, исихазм и дзэн. Очень синонимичные, если присмотреться, практики, именно практики работы с телом и духом, направленные на отсечение внешнего белого шума и замедление собственного «я», вслушивание в тишину внутри себя с тем, чтобы найти там основания для логики, физики и метафизики иного мира, что чуть выше над нами. Куда в идеале откроется путь – а человек останется тут, но «впервые за век, за весь этот век» (С. Калугин) в мире с миром и самим собой. Так же на самом деле много может открыться общего у традиционной японской и русской культуры.

Вы являетесь признанным специалистом по Азии и, в первую очередь, Японии. Откуда у вас взялась такая тяга к азиатским странам и азиатской культуре? У вас красной нитью проходит Азия и Япония через всю вашу обширную биографию: аспирантура филологического отделения Института стран Азии и Африки МГУ, стажировка в буддистском институте Рюкоку, работа переводчиком в межправительственной организации, работа международным экспертом в МАГАТЭ…

Все опять же не совсем так, как кажется из конспекта послужного списка. Если уж я рассказываю всю рабочую подноготную, то в межправительственной организации – Международном научно-техническом центре (ISTC) – моя должность называлась Japan Partner Promotion Office / Program Coordinator, то есть – развитие сотрудничества между учеными из Японии и России с СНГ. А в МАГАТЭ я не работал, а писал для них заказные материалы или приглашался на встречи по ядерной тематике, конкретно – Фукусиме. Интерес впервые к японской литературе пришелся, упал практически в последних, поступательных классах. Это сейчас вся японская литература, кино – под рукой в телефоне, да и Япония не так уж и далека стала. А тогда – полное очарование Мисимы, Кавабаты, Танидзаки, Оэ, Абэ… Как устоять? Интерес же к стране, странам – вещь переменная, я понял. Иногда, что уж греха таить, японцы в чисто японских организациях могли и утомить до печенок (из моей университетской филологической группы с японским не работает уже никто больше, в группе историков – один человек, у экономистов – чуть больше, кажется). Но год не побываешь в Японии – и многого не хватает.

Кстати, Александр, пока вспомнилось: как вы относитесь к переводам Мураками, выполненными Дмитрием Ковалениным? Вы как-то заметили, что «удачные переводы — редкость». Что в случае с Ковалениным, можете сказать?

Коваленин, безусловно, знает язык. Тут все совпало – его музыкальная, поколенческая, головная близость Мураками. Поэтому и сыграло. А вот, к слову, в одном из предпоследних детективов Акунина-Чхартишвили меня немного фраппировала примитивность японских фраз, вложенных в уста Масы. Возможно, нарочно – чтобы каждый поклонник анимэ смог их перевести и проникнутся самоуважением. Или же японский уходит, когда уходишь из него. Из японистики вообще очень многие уходят – как и из критики, кстати, это сложные и не всегда благодарные профессии – чтобы потом реализоваться и встречаться в самых разных областях.

Ретроспективно же Мураками сыграл амбивалентную роль. Хоть я и считаю его довольно неглубоким поп-автором <https://godliteratury.ru/projects/murakami-70>, он безусловно стал одним из катализаторов того бума японской литературы и культуры < https://magazines.gorky.media/nlo/2004/5/posle-mody-na-murakami-yaponskaya-literatura-v-rossii-novogo-veka.html>, что мы наблюдаем до сих пор. Отчасти негативная сторона же здесь в том, что издатели, в поисках «Мураками № 2» и его монетизации, дошли в своих поисках (я сам писал внутренние рецензии на современных японских авторов для двух из трех наших издательств-мэйджоров) до авторов уже какого-то третьего ряда, в японской литературе могущих вызвать и разочарование. И в результате опять же Мураками, переведенный вплоть до его взглядов на бег, раскладывание пластинок и Бог весть что, продолжает олицетворять у большинства в нашей стране всю современную японскую литературу. Но попутно перевели много стоящего, энтузиасты продолжали переводить и классику, так что «иттё-иттан», нет худа без добра.

В настоящее время вы работаете советником председателя Российско-японского делового совета и советником председателя совета директоров в Группе компаний «R-Pharm International». Давайте поговорим о роли творческого человека в современном мире. Насколько творческий человек хорошо и комфортно себя чувствует в современных реалиях? Не играет ли капитализм плохую роль в этом процессе, в том, что творческому человеку приходится приспосабливаться под рыночные условия, где все имеет денежное выражение: товары, работы, услуги? Что, фактически, обесценилось понятие «человек» и укоренились понятия бренда, имиджа и карьеры. Не проще ли живется творческому человеку, скажем, при социализме, на ваш взгляд?

Точно придется раскрыть все карты резюме, чтобы не запутаться в должностях. То, чем я занимаюсь, называется бизнес-дипломатией (мы все же вернулись к теме дипломатов). У меня три должности (еще одна в «Деловой России»). Но работа одна, все то же самое развитие партнерства с Японией, на этот раз в сфере крупного и среднего бизнеса, с некоторой привязкой к политической повестке – ведь, как вы знаете, Россия и Япония весьма заметно сблизились за последние годы, но ситуация остается слегка абсурдной, ведь у наших стран так и нет мирного договора. А вот партнерство, маленькими шагами, step by step, может и сблизить Россию и Японию и приблизить к решению очень старых еще политических проблем… Мой непосредственный начальник, А. Е. Репик, одновременно председатель «Деловой России», Российско-японского делового совета (и там, и там идет развитие российско-японского сотрудничества) и глава «Р-Фарма» (одна из крупнейших сделок между нашими странами – покупка корпорацией Mitsui 10 процентов акций «Р-Фарма»). Я – как Мистер Вульф у Тарантино, решаю вместе с коллегами вопросы с японцами. Опять же не в области непосредственно переводческой – хотя есть, конечно, и такое – а аналитики бумажной и человеческой. Как лучше написать японцам письмо, как вести с ними переговоры…

Что же касается капитализма, не питая больших к нему симпатий, особенно на современном уровне развития его парадигмы, я бы посмотрел немного иначе. В идеале – а у всего есть много уровней, мы же помним – я вообще за тот строй, что способствовал бы духовному развитию человечества, воскрешению мертвых по Н. Федорову, воспитанию животных до своего уровня по Д. Андрееву и т. д… Но мы живем далеко не в идеале, и нужно работать с тем, что пока есть. В противостоянии капитализм-социализм мне – как в отечественном противостоянии «либералов» и «патриотов» - решительно не хватает некоторой третьей, иной возможности. Ведь скомпрометированными оказались оба. О «прелестях» капитализма можно и не говорить. Социализм, как минимум, показал свою нежизнеспособность, а то иногда и хуже. Сейчас, если присмотреться, идет процесс их взаимного влечения, научения друг от друга. Социализм – возьмем тот же Китай – все больше озабочен частным предпринимательством и прочими экономическими новшествами. Капитализм же не везде, но часто имеет тенденцию становиться мягче, более социально ориентированным, перенимает чуть ли не заветы коммунизма, задумался о бесплатной медицине, образовании и базовом доходе. Кое-где происходит и частичное слияние этих дискурсов. Скажем, некоторые страны Евросоюза более социализированы, чем другие, а Гонконг, Тайвань и Макао – более капиталистичны в рамках коммунистического Китая. Если движение к синтезу этих двух моделей, государств общества и государств капитала, продолжится, мы будем иметь некую гибридную модель. С одной стороны, это весьма маловероятно – еще очень долго будет слишком много акторов с обеих сторон, хотя бы в силу инерции противящихся слиянию, в котором они будут видеть поглощение. С другой, нынешняя пандемия если и не подтолкнула всемирное общество к осознанию необходимости перемен (в сторону большей гуманистичности и меньшей техногненности, скажем осторожно), то точно продемонстрировала ненадежность и виртуальность тех основ, что до этого казались большинству фундаментальными. Писать о реальности становится интереснее, чем о книгах. Но через очки книг можно рассмотреть все же больше.

Беседовал Артем Комаров