О. Н.
Артём Комаров беседует с прозаиком Еленой Черниковой о её книге
«Олег Ефремов: человек-театр. Роман-диалог», серия ЖЗЛ, М., 2020
– Елена, сейчас Олег Николаевич Ефремов мыслится в парадигме Советского Союза и начала нулевых. Он родился и вырос в стране Советов, застал ростки нового российского государства. Какие чувства он бы испытал, живя сегодня?
– Я думаю об Олеге Николаевиче как русском режиссёре, родившемся в семье глубоко верующих людей и упокоившемся с Библией в руках – в прямом смысле: 24 мая 2000 года днём его обнаружила его помощник Т. А. Горячева в его квартире на Тверской. Рядом с покойным лежала Библия. Мне рассказывала Т. В. Бронзова, что О. Н. начал изучать Библию осенью 1999. Он уже знал, что его излечение от эмфиземы невозможно. То, что вы тепло, по-весеннему назвали «ростками нового российского государства», раздавило его. В октябре 1992 года на сцене Колонного зала Дома союзов, на праздновании, устроенном в честь его 65-летия, О. Н. вышел к микрофону и оценил то, что происходит в стране. Сохранилась запись. Для юных напомню, что в ту минуту президентом РФ был Б. Н. Ельцин, а и. о. премьер-министра – Е. Т. Гайдар. Так что гиперинфляция, этический взрыв, крушение идеалов, провал перестройки, пропаганда индивидуализма и прочие ростки – Ефремову категорически не понравились. У Олега Ефремова с отрочества были проблемы с лёгкими. Как Чехов, он знал, что такое задыхаться. Но ведь люди задыхаются не от одних лишь медицинских болезней. Художнику нужен, скажем так, социальный кислород в первую очередь, а ростки, вами упомянутые, передавили Ефремову дыхательные пути. Формально всё было прекрасно: МХАТ им. Чехова с 1987 года живёт и работает на своём историческом месте – в Камергерском переулке, Ефремов его возглавляет, звания-ордена-медали все давно получены. Но ему важнее всего на свете, чтобы был театр. Его выражение. Быть современным тому, что вызывает отвращение, Олег Ефремов не желал. А всерьёз ответить вам на вопрос о чувствах Ефремова живи он сегодня – невозможно, поскольку под понятием «сегодня» каждый понимает своё, и сначала надо сверить семантику.
– Жена Ефремова Алла Покровская была великой женщиной, как вы думаете?
– Олег Ефремов исключительно трепетно относился к понятию жена. В юношеском дневнике он мечтал о жене-друге и описывал будущую избранницу фантастичными красками. Он мечтал и влюблялся, видя в каждой женщине прежде всего потенциальную жену. Осенью 1949 года он впервые женился официально – на Лилии Толмачёвой, будущей актрисе «Современника». К этой замечательной девушке он почувствовал, по его словам, уважение. Впервые в жизни – ещё и уважение. Одновременно он был всё ещё влюблён в другую, и там не отболело – страдания, метания… и всё на фоне выбора пути, тут и старт профессиональной деятельности – в Центральном Детском театре. Через несколько лет была вторая свадьба – но без регистрации брака – с Ириной Мазурук, и родилась дочь (1957) Анастасия, ныне руководитель Благотворительного фонда им. О. Н. Ефремова. Сына Михаила (1963) родила Алла Борисовна Покровская, вторая его законная супруга, а де факто – третья. Официально брак между Олегом Николаевичем и Аллой Борисовной был расторгнут в 1983 году, и до своей кончины в 2000, то есть последние 17 лет жизни, Олег Ефремов в браке ни с кем не состоял, поэтому вдовы у него нет. Я видела Аллу Борисовну один раз, и, к сожалению, лишь в июне 2019, когда на панихиде в МХТ о ней говорили друзья, коллеги, ученики – так чудесно, что я достала записную книжку и принялась конспектировать их выступления. Вообще панихиды редко проходят идеально, но тут не было ни одной фальшивой ноты. О покойной говорили так живо, энергично, влюблённо, что казалось – вот-вот дадут занавес, актриса встанет и выйдет на поклоны. После панихиды все поехали из Камергерского переулка в храм на отпевание. Ливень хлестал, будто слёзы всего московского неба. Я подошла к её гробу попрощаться и как бы попросить разрешения думать о ней в её отсутствие, упоминать в тексте моей книги. Я изучила все её интервью во всех медиа, где она вспоминает свою семейную жизнь, и её принцип – о муже, даже бывшем, говорить с затаённым обожанием и почтительно – считаю достойным восхищения.
– Случались ли у Олега Николаевича творческие кризисы и явные провалы?
– И катастрофы случались. Разумеется. Кризис – слово мне не вполне понятное. О кризисе, на мой взгляд, любят говорить экономисты и психологи, чтобы за деньги выводить напуганную паству из наведённого шока. А вот провал – слово достаточно театральное: слышен свист клакёров, хохот галёрки, ропот богатого партера, налетают голодные вороны-критики, как, например, при первой постановке «Чайки» – в Петербурге. Чехов пережил страшный провал, до двух ночи бродил по мокро-холодному городу и поклялся никогда больше не писать пьес. Потом «Чайку» поставил Художественный театр в Москве, и началась мировая слава. Но провал с первой «Чайкой», петербургской, полагаю, подтолкнул Чехова, тогда уже больного, к могиле. Мой собеседник (я имею в виду свой роман-диалог) О. Н. поставил все пьесы Чехова. Считал его своим главным писателем. Чувствовал на расстоянии. Даже покоятся они – Чехов и Ефремов – на Новодевичьем кладбище рядом. У Ефремова были события в театральной карьере, когда он еле выжил от горя. Но своих чувств он никому не демонстрировал, поверял только дневнику – и то лишь до середины 60-х, после чего дневник трансформировался в деловые ежедневники. Он их не ценил так, как личные дневники, не сохранял. Однажды Ефремову стало ясно – и тут ужас, а не только кризис, – что его концепцию театра единомышленников, его веру в ансамбль как идеальный, совершенный творческий инструмент, его святое убеждение, основанное на глубоком понимании Станиславского, – оказывается, могут и не разделять его ближайшие коллеги. Ефремов не произносил слова соборность, но по сути исповедовал в театре именно её. Смотреть на горделивый отход друзей от идеи созидательного «мы» – в надменно-индивидуалистичное «я» да с патетичным декларированием отступничества – это гораздо страшнее, чем увидеть свою подружку с другим. Олег Ефремов по дарованию и мастерству был гениален. Трагичен его путь. Амплуа «социальный герой», приклеенное к нему случаем и судьбой, не давало ему ни поставить, ни сыграть трагедию. В кино – не состоялась роль, например, короля Лира в ленте Козинцева. Пробы Ефремов прошёл, но Козинцев потом написал ему письмо, где восхищается талантом и прочее, но называет слишком молодым для Лира, то есть в великолепных выражениях отказывает. Я случайно нашла это письмо Козинцева, о нём никто не знает. В тот же период Ефремов принимает окончательное решение об уходе из театра «Современник» и соглашается возглавить МХАТ. То есть внешне успех, феерия, победа за победой, а в душе беда: непонимание со стороны многих коллег, невозможность порвать путы амплуа и многое, многое другое.
– Его жизнь можно назвать счастливой?
– По его словам, он был счастлив, когда приехал в Англию и упал в траву близ «Шекспировского театра „Глобус“» (современное название после восстановления) в Стратфорде (Stratford-upon-Avon) раскинул руки, смотрел в небо. А жизнь… вся жизнь? Счастливой целиком? Любой сказал бы, что да, но… умер он одиноким. Однако великое – сделал: оживил и даже удвоил Художественный театр, воспитал прекрасных учеников-актёров, блестяще сыграл десятки ролей и поставил множество легендарных спектаклей. Он предчувствовал, что не будет понят при жизни, и словно зная, что однажды придёт дотошный исследователь, собрал свой архив воедино сам. Он словно чувствовал, что я приду и начну раскопки там, где до меня не бывал никто, кроме него самого. Я уверена, что нам обоим повезло. Это счастье точно: ему в биографы достался независимый прозаик, который не верит никому и ничему, пока не прочитает первоисточник, рукопись, живое, неопубликованное.
– Как бы отнеслась мать Михаила Ефремова и отец – Олег Николаевич – к вести о том, что ее сын попал в аварию, убил человека?
– Артём, я понимаю, что это риторический вопрос. Постараемся быть по-журналистски точными в юридических формулировках: статья 264 УК РФ это «Нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств». Применённая к Михаилу ч. 4 этой статьи рассматривает «деяние… повлекшее по неосторожности смерть человека». Я имею право настаивать на точности в подобных вопросах ещё и по своим личным причинам: в 1983 году был убит – преднамеренно, с особой жестокостью и другими отягчающими – мой отец. Горе я знаю. Разницу между деяниями и формулировками «убийство» и «по неосторожности» чувствую так остро, как не дай Бог никому. Не судите, да не судимы будете (Мф. 7:1—5).
– Вы строите повествование романа не на монологе, а на диалоге. Как у вас возникла такая идея?
– Я написала первую версию книги к лету 2019. Посмотрела на результат – гигантский зверь-кирпич невесть для какой аудитории – и выбросила все два с половиной миллиона знаков вместе с пробелами. Села в городской автобус № 64, приехала на Новодевичье, пристроилась на бордюре у могилы Олега Николаевича и говорю: «Помоги! Надо посоветоваться. Я изучила всё, включая весь твой архив, и всё мало, всё не то. Нужен ты лично: поговорить надо. Включайся…» И с 11 августа 2019 мы постоянно беседовали в незримом измерении. В конце января 2020 он сказал, что пора заканчивать. Я дописала черновик (то есть уже вторую версию книги), отправила редактору серии ЖЗЛ в «Молодую гвардию». А вскоре объявили пандемию, всё закрылось, в том числе архив и библиотеки. Получилось, что мы с О. Н. успели на уходящий поезд в последнюю минуту.
– Как встретили ваши коллеги выход романа?
– Книга большая, пятьсот страниц, а сейчас у любого человека полно своих забот – абсолютно уникальных, беспрецедентных, поскольку за один год весь мир переформатировался. Но, к счастью, уже есть несколько отзывов. Написали профессионалы, которых я глубоко уважаю. Я безмерно им благодарна, что они подарили своё личное время мне и прочитали книгу. Три примера, если позволите. 1) Евгений Сидоров: «…книга честная, хорошо документированная, читается с интересом. О. Н. именно такой, почти без грима и льстивых авторских приседаний. Я общался с ним с 1963 года, жил в одном доме на Суворовском, печатал статьи и рецензии о «Современнике» в журнале «Юность», в «Комсомолке». В моих «Записках из-под полы» есть и он, и Смелянский, и Галя Волчек и др. Хорошо и достойно у вас о Виленкине, его нельзя забывать. Cпасибо, что вернули в молодость, в кафе «Артистическое» к Вале Никулину и Игорю Кваше…» 2) В «Новых известиях» написала Анна Берсенева: «Черникова упоминает такое множество людей и событий, прямо и косвенно связанных с Ефремовым от его рождения до смерти, что это заставляет думать не об академизме даже, а об энциклопедизме ее исследования» 3) В журнале «Квадрига Аполлона» Ирина Василькова: «Успех писателя Черниковой обеспечен тем, что роман-диалог выглядит диалогом на равных – не в смысле панибратского разговора с гением, а в смысле понимания системных моментов ефремовского творчества. И ликов времени. И вообще каких-то самых важных, надличностных вещей. А еще это роман-квест – путешествие по фильмам, которые хочется пересмотреть, и пьесам, которые хочется перечитать…»
– Вы писали в книге о том, о ком вы хотели бы написать роман-биографию в будущем: Наталья Гончарова, Чарльз Дарвин. И все-таки: о ком будет ваша следующая книга?
– О Дарвине я достаточно написала в романе «Вожделенные произведения луны» в 2008, Москва, АСТ. Вышел двумя изданиями, переведён на португальский, английский, испанский. О Наталье Николаевне Пушкиной я в 2009 написала очерк в моём журнальном цикле «Люди, которых не так поняли». Следующая книга – как все книги любого прозаика – будет обо мне. Ещё Г. Флобер признавался: «Мадам Бовари – это я», вы помните, конечно. Я думаю, и Лев Николаевич, толкая Анну Аркадьевну под паровоз, тоже в известном смысле сам прыгнул. Все писатели пишут только о себе, даже если о других. Это природа писательства. Сейчас выходит мой документальный роман «ПандОмия». В середине 2021 выйдет сборник моих эссе разных лет – о любви, политике, медиа, цензуре, творчестве, религии, Москве, пандемии, искусственном интеллекте. Пишу пьесу и сценарий – дел хватает. Спасибо вам, Артём, за интерес к моей работе. Удачи вашему журналу, вам и читателям.