Писатель Максим Гуреев: «Дмитрий Пригов называл себя работником искусств…»
Артем Комаров
Максим Гуреев – писатель, кинорежиссер, автор фильма «Москвадва» с участием Дмитрия Пригова, автор книги «Пространство для эха», посвященной Дмитрию Александровичу: гуру, эстету, художнику слова.
В этом году состоялась масштабная акция – «Приговские дни» в Москве, во Владикавказе. Вспоминаем каким мы запомнили эстета Дмитрия Пригова.
Максим Александрович, в этом году проходят мероприятия, посвященные Дмитрию Пригову в Москве и Владикавказе. Расскажите о них и вашем участии...
В галерее Беляево проходят две выставки, куратором которых я являюсь – «Живите в Москве» и «Пространство для эха».
Также во Владикавказе проходит выставка, посвященная Дмитрию Александровичу. В этой выставке я принял участие со своей картиной «Москвадва» и книгой «Пригов. Пространство для эха».
Как вы познакомились с Приговым? Вы были друзьями?
Не могу сказать, что мы были друзьями. Студия, при которой я работаю, ежегодно подает заявки в Минкульт на производство документальных картин. Сейчас, как и при Советской власти, есть определенное квотирование тем: исторические, фильмы о молодежи, духовные и так далее. И тогда, в 2007 году, была тема о Москве. Меня эта тема заинтересовала. Где-то прочитал, что Дмитрий Александрович Пригов буквально «фанат» Москвы, настолько хорошо он знает этот город и любит его, и подумал, а что, если бы с ним снять такое кино.
Я с ним созвонился, мы встретились, он мне сказал, что согласен сняться в кино. Вот так мы и познакомились на съемках, перед которой неделя была. Нашли общий язык, сняли картину «Москвадва», которая в книге о Пригове описана. В июне 2007 года мы закончили съемки и через две или три недели после окончания съемок, Дмитрия Александровича не стало. То есть, мы оказались последние, кто его снимал в кино. Это был замечательный, потрясающий человек, которому я посвятил отдельную книгу. Я начал ее писать через десять лет после того, как его не стало. Только в 2019 году ее издали, это была целая история.
А почему такое название у фильма – «Москвадва»?
«Москвадва» – Москва непарадная, неизвестная, которая открывается тем, кто ее знает и любит.
Как вы считаете, кем он был? Поэт? Художник-абстракционист?
Дмитрий Александрович совершенно монолитен. Тут нельзя сказать, что он лишь поэт, лишь художник, лишь музыкант – он все! Только осознав и приняв это возможно понять его творчество, как мне кажется.
Дмитрий Александрович лично на вопрос о том, кем его числить, обычно отвечал: «не то, не то другое, я – работник искусств». Он работник искусств. И это не было никакой «позой». Его нельзя назвать поэтом, его нельзя назвать художником. Он же у Германа в эпизоде снимался…
В какой картине?
В «Хрусталев, машину». Он абсолютно аутентичен германовским персонажам. Заходит он, и все, и 53 год. Он, с одной стороны, был человеком абсолютно невинным. Вот, Евгений Анатольевич Попов, его близкий друг, мне рассказывал как-то такую историю: Попов предлагал напечатать стихи Пригову в литературном журнале «Октябрь», в «Новом мире», на что Пригов отвечал, что называется, «на голубом глазу»: «А что это такое?». То есть, он жил в вакууме, абсолютном…
В параллельной реальности…
Да. Он даже не думал о том, что в одно время с ним могут жить советские поэты: Исаковский, Михалков и другие, где они публикуются. Он этого не принимал во внимание. И это не было его игрой. При этом, он отлично знал философию, русскую классическую литературу, все это было в нем. То есть, он построил некий «мир». Когда его спрашивали: «Дмитрий Александрович, а где вы живете? В Москве?», он говорил: «Нет, я живу в Беляево». Вот он мир «Беляево», в котором нет советской поэзии, нет советской литературы, нет советского кино, а есть Дмитрий Александрович, который живет этим. С точки зрения официоза он был не вполне здоров, но с точки зрения поисков смысла, он был абсолютно вменяем, абсолютно здоров. Просто это какая-то сила собственного дарования, сила убеждения… Последователи Дмитрия Александровича до сих пор уверены, что есть отдельный мир – «Беляево». Приезжайте в «Беляево», говорят…
Или как он говорил: «Живите в Москве…».
Да, живите в Москве, в первую очередь. Мне повезло, я до сих пор общаюсь с вдовой Дмитрия Александровича – Надеждой Георгиевной Буровой-Приговой. Она живет в Москве и в Лондоне. Ей очень понравился фильм, после которого мы познакомились, и книга тоже. И она мне рассказывала: когда Дима начал кричать «Кикиморой», выступать с группой «Среднерусская возвышенность» и играть на саксофоне (а был он очень музыкален и прекрасно, к тому же, танцевал), девушки просто падали в обморок. И когда он начал этим заниматься, она поняла с кем она живет, она полностью ему доверяла, это не приносило поначалу никаких денег, это выливалось только в скандалы, выговоры, вызовы в милицию. При содействии супруги, при ее терпении и понимании, этот «мир» заработал, и, со временем, стал приносить большие деньги.
А у Дмитрия Александровича было несколько браков? Просто я вспомнил серию «Пригов family», где они всей семьей немножко чудачат…
Нет, Дмитрий Александрович был абсолютный однолюб. У него была семья, у него не было, как это принято у творческих людей, «любовных приключений». У них был сын, Андрей. Это его семья, которой он был верен. Он был простым, абсолютно «закрытым» от внешних факторов человеком.
Он же немец был по происхождению…
Да, у него мать была немка. У него было несколько друзей…
Рубинштейн. Сорокин. Попов…
Да, Рубинштейн появился уже позже. Попов, Сорокин – это люди, которые прошли вместе с ним огонь и воду.
Дмитрий Александрович был абсолютным ребенком. На съемках он, больше всего, подружился с мальчиком – моим сыном. Они ходили, вместе серьезно разговаривали и это было не кривлянье, отнюдь. Просто какой-то общий «язык». Это было удивительно!
Меня поразило в вашем фильме «Москвадва» сцена, где Дмитрий Александрович совершает акт омовения перед раковиной, а потом надевает белую рубашку и белые крылья.
Да, такой эпизод был. Он омыл себя водой. Но с рубашкой было по-другому: он надевал белую рубашку, но потом ее снял. Надел черную рубашку, затем надел крылья. Крылья, специально в мастерской были для фильма изготовлены. Это на крыше в Доме на Набережной было. Какие-то очень странные вещи происходили. В это время Дмитрий Александрович задумал такую вещь…
Комод тащить на верхний этаж высотки МГУ…
Да, и читать при этом стихи. И его должны были возносить наверх. Стояла жара, Дмитрий Александрович чувствовал тогда себя неважно. Ректорат ему, в итоге, запретил. И это, как-то, все совпало: вознесение над Москвой с крыльями, вознесение в шкафу в высотке МГУ…
Я предложил Дмитрию Александровичу погулять по Москве, рассказать о его любимых местах, он согласился, принял облик такого советского «экскурсовода».
В книге я, самое главное, попытался описать «интонацию», как Саша Соколов когда-то верно заметил. Это для текста очень важно: тональность.
В начале 90-х Дмитрий Александрович переехал в Лондон, но потом вернулся обратно в Москву, к себе в Беляево. Надежда Георгиевна до сих пор живет в Лондоне, сын их живет там, внуки… В трехкомнатной квартире он жил, в обычном панельном доме. Как он говорит в фильме: «А вот в этом доме сорок лет живет безвылазно Пригов Дмитрий Александрович …».
А была у него еще такая акция: на аллеях, в парке он приклеивал белые листки бумаги с трехстишием на каждое дерево? «Культура в массы». Или как это называется?
Да, в Беляево есть такой яблоневый сад, хотя я предположил, что там рядом есть усадьба знаменитая – «Узкое».
Дмитрий Александрович подумал, что люди не знают стихи, не знают литературы, и он решил их воспитать, он же «работник искусства». Он стал кнопочкой к каждому дереву крепить листки бумаги. После этого его забрали в психиатрическую больницу, думали, что это явная антисоветчина, но нет, это, оказались, просто сочинения. Пригов надеялся на то, что хоть кто-нибудь прочитает, обратит внимание. Вот, прочитали… Дмитрий Александрович рассуждал, что артобъектом может быть что угодно: столб, экскаватор, который заворачивают в бумагу. И неважно, кто произвел этот столб. Важно то, чем художник наделит художник этот объект… Тот же столб, ту же комнату, или мусорный ящик…
Или, как он в комнате он читал советские газеты…
Да, у него было такое. Потом кипа бумаг на столе нарастает, интонация меняется.
Дмитрий Александрович обладал несомненным актерским талантом, хотя являлся профессиональным художником, скульптором-монументалистом. В начале своей творческой деятельности он лепил Владимира Ильича, героев труда, что само по себе, я считаю, правильно…
Что вы видите ключевым в обширном творческом наследии Пригова? Можете ли вы выделить отдельно какие-то его циклы стихотворений, перформансы, которые вам наиболее близки?
Великолепны его перформансы «Россия», «Завернутый экскаватор», участие в концертах группы «Среднерусская возвышенность», о которых я уже говорил.
Мне кажется, у него врагов не могло быть, по определению…
Завистники точно были… Для советского эстеблишмента это было абсолютно немыслимо, чтобы какой-то человек занимался немыслимо чем! Орет «Кикиморой». Что это такое? Я, когда еще учился в МГУ, к нам в студенческий театр приезжал Дмитрий Александрович, читал свои стихи, это было просто гениально. Про того же милиционера, например. Потом он стал выдавать просто немыслимые вещи, петь, завывать, кричать «Кикиморой». Для кого-то это тогда стало полным потрясением. А когда, со временем это стало приносить большие деньги, некоторые говорили: «Как это может быть? Да это тот самый Дима, сумасшедший…».
Я не знаю, кто в нашей стране, по-настоящему, прочитан и понят. Тот же Саша Соколов, тот же Пригов…
Мне кажется, это неправильный посыл. Предположим, если ввести Пригова в школьную программу – ну, кому это нужно? Понятно, что дети будут в восторге. У нас массовое попсовое сознание. Зачем читать Битова или Сашу Соколова? Лучше читать Прилепина или Водолазкина. А зачем всем смотреть Тарковского или Параджанова? Не надо. Любой писатель адресует свое произведение, свое высказывание какому-то определенному кругу. Если этот круг расширяется – это хорошо, если этого не происходит, ну и слава Богу. Значит, так надо.