Переводчик Елена Петрова: «Каждая переведенная книга – это новый рубеж»
Переводчик Елена Петрова – автор переводов из Грума, Барнса, Брэдберри, Роулинг и многих других классиков и современников. Для меня выход каждого нового романа в переводе Елены Петровой – это событие – хочется идти в магазин покупать новый роман. Она способна «очеловечить» английский текст, приблизить его к русскоязычному читателю. О мастерстве переводчика, избранных работах Петровой и многом другом, читайте в нашем эксклюзивном интервью.
Елена Серафимовна, что для вас, как для переводчика и читателя переводов, хороший и плохой перевод?
Для меня хороший перевод — остроумный в широком смысле слова. Тот, который высвечивает достоинства оригинала. Который сочетает в себе преимущества языка-источника (допустим, обтекаемость смыслов британского английского) и переводящего языка (выразительность, искристость русского).
Плохой перевод, с моей точки зрения — неестественный, напичканный буквализмами и бесцветной лексикой. С тяжеловесной прямой речью. Рабски копирующий чуждую грамматику, чуждый порядок слов. Эти недочеты видны невооруженным глазом. Но есть и другие – так сказать, замаскированные: чтобы их обнаружить, необходимо сопоставление с оригиналом. Неудачен тот перевод, который усложняет или упрощает авторский текст, даже его внешний рисунок: длину предложений или абзацев. Перевод, в котором есть пропуски фрагментов или необоснованные добавления.
Но сейчас солидными издательствами не издаются откровенно плохие переводы.
Во-первых, профессионализм переводчиков и, конечно, редакторов не стоит на месте.
Во-вторых, есть переводы, которые, скажем, мне не близки, но другими воспринимаются вполне благосклонно. В таких случаях я стараюсь не разочаровывать знакомых читателей. Мы узнали нового автора? Оценили сюжет, взаимоотношения персонажей, историческую перспективу? Очень хорошо, спасибо переводчику. Я не считаю себя верховным судьей в этой (или какой-либо другой) области. В оценке перевода, как я не раз говорила, много вкусового, а всем по вкусу одни луидоры.
И в-третьих, сейчас многие произведения издаются в новых переводах. Крайне редко бывает, чтобы «переперевод» знакомого текста сразу проложил себе дорогу к читательскому сердцу. Мы консервативны в своих пристрастиях, и новизна перевода зачастую воспринимается как покушение на наши внутренние установки. А уж если старый перевод успел разойтись на цитаты, то автору нового перевода лучше запастись терпением и подождать, чтобы с его текстом ознакомились молодые читатели, впервые взявшие в руки известное произведение в его обновленном виде.
Чего вы ждете от критики перевода в нынешних условиях?
От популярной критики жду содержательной информации о новинках переводной литературы, о переводческих конкурсах и их результатах, жду квалифицированного, не ограниченного мелкими придирками (хотя и придирки никто не отменял) взгляда на перевод; аргументированных, а не просто вкусовых мнений и оценок. Умения хотя бы скупо похвалить переводчика, когда есть за что. Дальнейшей популяризации переводческой профессии. И еще (впрочем, это относится не только и не столько к критике перевода): жду, что при каждом упоминании, а тем более цитировании переводного произведения будет каким-либо способом – в сносках, в примечаниях, в библиографических списках – указываться фамилия переводчика. В некоторых европейских станах это оговорено законом об авторском праве.
От научной, филологической критики жду в первую очередь выработки критериев оценки перевода для решения конкретных исследовательских задач. В научных статьях еще встречаются голословные, ничем не подкрепленные заявления о том, что один вариант перевода более «удачен», чем другой. Хотелось бы понять: чем? Здесь, впрочем, напрашивается расхожий ответ: «Чем другой»… Есть критики, привычно повторяющие от раза к разу: «Переводчик должен…» или «Переводчик не должен…». Хорошо бы вначале определиться: почему или для чего? Задача научной критики перевода – не поучать переводчика, что ему делать и чего не делать, (подобную миссию – да и то не столько поучать, сколько обучать – призвана выполнять дидактика перевода), а именно исследовать имеющиеся переводы в различных ракурсах, чтобы ответить на вопросы: как работает языковое и, в частности, переводческое мышление, как в переводе проявляется креативность, какие есть способы передачи непереводимого, всегда ли перевод – это «искусство потерь», что привносят в переводы сам переводящий язык и современная эпоха и так далее.
Как складываются отношения между автором и переводчиком?
Виртуально. В моей обширной практике встретился только один англоязычный прозаик, Ольга Грушина, которая включила в договор пункт об ознакомлении с текстом перевода на всех этапах его создания. Наша переписка, конструктивная, порой резковатая, но всегда неравнодушная и доброжелательная, стала для меня подарком судьбы. Многие читатели спрашивали, почему Грушина, в совершенстве владея русским языком, сама не перевела «Жизнь Суханова в сновидениях». Для меня ответ очевиден: потому, что перевод – чрезвычайно трудоемкая работа, требующая специальной подготовки и долгой практики. Писателю-билингву, думаю, проще создать новое произведение на одном из двух имеющихся в его распоряжении языков, чем перевести уже изданное. Вспомним, что Владимир Набоков, много занимавшийся автопереводом, зачастую далеко отходил от собственного оригинала и, в частности, добавлял или опускал целые фрагменты, отличающие перевод от исходного текста. Ольга Грушина при знакомстве с переводом собственных произведений в ряде случаев переформулировала исходные фразы – именно потому, что перевод вскрывает самые разные нюансы подлинника. И что для меня бесценно: в каждом из двух (на сегодняшний день) переводных романов Грушиной – это уже упомянутая «Жизнь Суханова в сновидениях», а также «Очередь» – есть авторское предисловие к русскому изданию, где выражается признательность переводчику.
Расскажите о работе над «Форрестом Гампом» Уинстона Грума, «Шуме времени» Джулиана Барнса и его же – «Портретом мужчины в красном». Сложно ли вам было их переводить?
Когда текст на иностранном языке по той или иной причине оказывается тебе близок, сложности нивелируются.
Все эти романы были, как счастье.
С «Форрестом Гампом» я познакомилась, конечно, по фильму, любимому многими. Потом мне подарили книгу – англоязычный оригинал романа, по которому был создан сценарий. Роман я читала и перечитывала – не могла оторваться. В далеком 2013 году написала статью об удивительном воздействии этого текста, где на фоне искренних, по-детски непосредственных рассказов Форреста сухие вкрапления нормативного языка начинают казаться комичными. Конечно, я тогда и мечтать не могла, что этот роман, да еще в двух томах («Форрест Гамп» и «Гамп и компания»), когда-нибудь придет ко мне как объект перевода. Это очень изобретательный текст, в котором стиль изложения на равных конкурирует с необыкновенными перипетиями сюжета. При чтении вспоминала эпизоды из собственного опыта: как в поликлинике старичок-пациент в очереди рассказывал, что его лечили «лучом Лазаря», как шофер такси сетовал, что внуку не дается «тригеометрия»; как студентка в курсовой работе регулярно писала: «смысл выражен по средствам жестов», а сосед удивлялся, для чего зять купил «шкафчик марки три». Некоторые выражения, услышанных от моих добрых знакомых, были впоследствии «отданы» Форресту.
К тому времени уже вышло первое русскоязычное издание романа о Форресте Гампе. Перевод был выполнен вполне профессионально, только почти все речетворчество Форреста уступило место обыкновенному просторечию. Иными словами, событийная канва осталась в неприкосновенности, тогда как форма претерпела заметный сдвиг. Но в голову назойливо лезла известная фраза философа Маршалла Маклюэна о том, что художественные средства сами по себе являются сообщением. Конечно, интересно было попробовать хоть немного приблизиться к оригинальной речи Форреста. Так появились выражения «дойти до белого колена», «нас с обезьяной за людей не щитала»; написания «Ню-Йорк», «метеурологическая станция», «говорить в пол голоса», «нацианальный институт» и примеры сниженной лексики, почерпнутые недалеко от дома, на Сытном рынке.
Потом, правда, прочла в отзывах, что в романе много орфографических ошибок…
«Шум времени» и «Портрет мужчины в красном» – тоже, на мой взгляд, замечательные произведения, хотя и диаметрально противоположные «Форресту». «Шум времени» – короткий роман о Дмитрии Дмитриевиче Шостаковиче и его эпохе. Там переводческие задачи были совершенно иными, нежели в «Форресте Гампе». Прежде всего, это роман о России, поэтому хотелось, чтобы в русском переводе он звучал максимально естественно, чтобы сквозь строчки не просвечивали английские структуры, чтобы лексика соответствовала описываемой эпохе. В ходе работы приходилось обращаться к тем источникам, которыми пользовался Барнс, владеющий русским языком. При сравнительно небольшом объеме книга эта создает широкую палитру отечественной и отчасти зарубежной культуры того времени. Одно имя, событие или явление рождает цепочку объективных и субъективных ассоциаций. Вначале я удивилась, когда издательство поручило мне составить примечания к этому роману. Казалось бы: примечания нужнее зарубежному читателю, а что объяснять соотечественникам Шостаковича? Но, например, из разговоров со студентами стало ясно, что о многих реалиях того времени молодые читатели имеют довольно туманное представление. Но мне многие из этих реалий были знакомы с детства, я с ними росла, а один раз – вы не поверите - даже видела на сцене Большого зала Филармонии, куда силком водили меня интеллигентные родственники, самого Дмитрия Дмитриевича, строгого и скромного.
В этом романе, приближенном к форме внутреннего монолога, особая интонация, тонкая грань между сокровенным и внешним, между собственным «я» и витающими в воздухе идеями и настроениями, между реальным и достоверным. Переводила запоем, маниакально. Мне приходилось слышать, что в этой книге образ Шостаковича идеализирован. Возможно. Но ведь это в первую очередь художественное, а не документальное произведение.
Ловлю себя на том, что начинаю разглагольствовать о литературе, не будучи литературоведом. Но переводчик, хочет он того или нет, погружается в тексты, пропускает их через себя, сживается с ними каждым словом, а потому инстинктивно стремится находить в них лучшее – со своей, разумеется, точки зрения.
А «Портрет мужчины в красном» – это, так сказать, ассоциативный роман-эссе о европейской культуре и, в частности, об англо-французских культурных связях. Там много громких имен, громких скандалов и ярких эпизодов, там множество цитат из английской и французской литературы рубежа девятнадцатого – двадцатого веков, там традиции бретерства и «интеллектуальных приобретений», панорама времяпрепровождения титулованной знати и европейской творческой интеллигенции. Причем по ходу чтения многие лица «оживают» в репродукциях графических и живописных работ художников той эпохи, что вполне естественно для романа с таким заглавием. «Мужчина в красном» – это изображенный американским художником «великосветский врач», связующее звено этого повествования. В ткань текста местами врывается извне чрезвычайно чувствительная, если не болезненная для многих британцев тема Брексита. Перевод этой книги отнял довольно много сил, потребовал многократного обращения к справочной литературе и обширного цитирования опубликованных на русском языке произведений, упоминаемых Джулианом Барнсом. Пожалуй, ни для одного другого перевода мне не был так полезен университетский курс зарубежной литературы 19-20 веков. Вообще говоря, для переводчика каждая переведенная книга – это новый рубеж.
Были ли у вас идеальные совпадения с автором?
Да, не однажды. С Ольгой Грушиной. С Уинстоном Грумом, например – с автором «Форреста Гампа». С Рэем Брэдбери, конечно: как и в живописи, в литературе изображения стариков и детей – это в каком-то смысле мерило мастерства.
Перевод от книги к книге превращается в рутину или все зависит от качества исходного текста и мастерства англоязычного автора?
В рутину не превращается никогда. Перевод, говоря словами Маяковского, это «езда в незнаемое». Это всегда азарт, вызов себе. И если после твоего перевода писатель не заговорил по-русски, то пенять можно только на себя. И учиться на своих ошибках – пусть даже считается, что это удел недалеких умов.
Помните ли вы свой первый перевод?
Конечно. Как нередко бывает, им оказался женский роман. Сентиментальный, не чуждый страстей и не слишком философский, он попал ко мне в результате случайности, когда от этой работы отказался другой переводчик. Та книга вполне отвечала моему «наивному» профессиональному уровню, но зато она дала мне возможность н а ч а т ь. А уж когда пожилая соседка по дому, которой моя мама дала почитать тот перевод, зашла к нам и сказала, что «пока читала, все время плакала – такая хорошая книжка», я просто окрылилась. С того времени перевожу непрерывно.
Есть ли сейчас из ныне живущих – великие переводчики, и можете ли вы сказать о ком-нибудь из современных переводчиков, что он автор если не великих, то уж, точно, шедевральных переводов?
Наверное, великий перевод можно реализовать только на материале великого произведения. Если роман или рассказ «проходной», поверхностный, то талантливый перевод способен лишь немного его украсить, но шедевра, наверное, все равно не получится. А вот перевод поэтического текста или, например, детской литературы способен, вероятно, превзойти оригинал. Переводы Владимира Микушевича и Лилианны Лунгиной, как мне кажется, близки к тому, о чем я говорю.
К стыду своему, я почти не успеваю читать художественные произведения: преподавание и переводы заставляют много работать со специальной литературой и с переводимыми текстами. Раньше среди моих любимых ныне живущих переводчиков был, например, Андрей Кистяковский, который подкупил меня романами Кита Уотерхауса – «Конторские будни» и «Билли-враль». Теперь Кистяковского с нами нет. С юношеских лет и до сих пор читаю и очень ценю переводы Виктора Петровича Голышева.
Кого бы хотелось перевести в ближайшем будущем?
Вот, нашла у Виктора Петровича: «В переводе единственная выгода, что ты сам что-то делаешь и сам за это отвечаешь. Далеко не загадываешь, не строишь свою биографию, ничего от нее не ожидаешь, ни о чем не мечтаешь». Только в последнем пункте могу не согласиться: как же не мечтать?! Я, например, мечтаю, чтобы все мои ученики стали литературными переводчиками, но многим, наверное, не понравятся «оклады жалованья» и круглосуточный режим работы. Мечтаю, чтобы каждый мой следующий перевод получался лучше предыдущего. Несбыточно? Так на то она и мечта… А перевести хочется еще многое и многих. Всегда приятно возвращаться к полюбившимся авторам. В моих переводах вышли множество произведений Рэя Брэдбери (один рассказ даже напечатал журнал «Плейбой»!), девять книг Джулиана Барнса, семь – Джоан Роулинг (включая все пять детективов под мужским псевдонимом «Роберт Гэлбрейт»). Замечательно было бы продолжить эту линию. Хотелось бы открыть читателю новые имена (как было с первой книгой Стивена Чбоски «Хорошо быть тихоней»), новые ипостаси (как было со сборником «Уникальный экземпляр», вышедшим из-под пера замечательного актера Тома Хэнкса – все того же Форреста Гампа) и не известные пока широкой публике произведения известных авторов: чтобы не сглазить, умолчу о том, что сейчас у меня в работе. Всегда приятно и почетно соприкоснуться с лауреатами литературных премий, например, с Элис Манро, канадской писательницей, получившей в 2009-м году Международную Букеровскую премию, а в 2013-м – Нобелевскую премию по литературе. И наконец: как было бы хорошо, если бы мои переводы «растащили на цитаты». Так ведь нет, не тащат! Ну, мечтать не вредно, правда?..
Елена Серафимовна, а вы сами когда-нибудь удостаивались литературных премий?
Да! Правда, всего одной: в далеком 1994 году получила премию Конгресса фантастов России в номинации «Перевод» за роман Кристофера Приста «Престиж» – благодарна за это по сей день. Радости моей не было предела, но, когда эмоции улеглись, стала думать, насколько трудно сравнивать, а тем более оценивать разные произведения разных авторов, переведенные с разных языков. Слишком много факторов переплетено под одной обложкой. Писателей, мне кажется, и то легче оценивать, чем переводчиков.
Спасибо за интересные вопросы и за возможность высказаться о том, что мне близко и составляет очень важную часть моей жизни.
Беседовал Артем Комаров