Фотограф Юрий Феклистов: «Я снимал то, что считал для себя интересным…»

Юрий Феклистов – известный фотограф «Огонька», «Комсомольской правды», «Семи дней». Он снимал таких важных персон, как Михаил Горбачев, первых трех леди (Наина Ельцина, Людмила Путина, Светлана Медведева), Арсений Тарковский, Булат Окуджава, Мстислав Ростропович, принцесса Диана, Сезария Эвора и многих других видных российских и западных деятелей культуры и политики. Эту беседу мы посвятили самому главному: его работе и попытались совместно ответить на интересующие многих вопросы из мира фотографии и незаурядных личностей.

Юрий Николаевич, когда у Вас начался интерес к фотографии?

В 11 лет, когда мне папа подарил фотоаппарат. Это была «Смена-7». А потом я ездил в пионерский лагерь «Огонек» под Дорохово, и занимался там в фотокружке. Руководителем фотокружка был Михаил Николаевич Жарких, и я там пропадал все три смены, все три летних месяца там…

Как вырабатывался ваш собственный, авторский стиль?

Я бы не сказал, что это какой-то авторский стиль, просто я работал в «Комсомольской правде», потом в «Огоньке». Я снимал то, что считал для себя интересным.

А какое ваше фото вы бы назвали своей визитной карточкой?

Конечно, фото Ростроповича, где он в кадре держит автомат. Ведь его многие люди его запомнили и знают. Если раньше я обижался, что люди запомнили только одно это фото, то теперь я к этому отношусь нормально и понимаю, что даже если одно фото запомнилось и вошло в историю, то для фотографа это уже весьма неплохо.

А как вам удалось расположить к себе в свое время Булата Окуджаву и Арсения Тарковского?

Начнем с Арсения Александровича Тарковского. Когда учился в школе, я не знал этого замечательного поэта, ровно до учебы во ВГИКе, когда я посмотрел фильм «Сталкер» Тарковского, где в одном кадре Александр Кайдановский читает стихи Арсения Александровича Тарковского:

Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На пригреве тепло.

Только этого мало.

Я заинтересовался этим поэтом, пошел в библиотеку, стал наводить справки. Однажды, мы с однокурсником Сашей Добржинским решили поехать сфотографировать Арсения Александровича. Стали выяснять где он живет, оказалось, что он находится в Доме творчества Союза писателей в Переделкино. Сели на электричку и поехали. Мы просто приехали, зашли в Дом творчества, там узнали где живет Арсений Александрович, постучались к нему в дверь. Познакомились с Татьяной Алексеевной, его женой, представились, что мы – студенты ВГИКа и хотим сделать фотопортреты Арсения Александровича. Она сказала: «Сейчас Арсюшенька оденется, и выйдет». Он оделся и вышел. Мы его пофотографировали. В следующий раз мы напечатали фотографии, приехали и подарили ему.

А потом он переехал в Дом творчества кинематографистов на Нежинской улице. Там были гораздо более лучшие условия, нежели в Переделкино. Я туда к нему приезжал, его фотографировал, мы разговаривали, гуляли.

А однажды, когда я в «Огоньке» работал, мы поехали с Феликсом Медведевым, тоже корреспондентом этого издания, поздравить его с 80-ти летием. Когда мы зашли, Арсений Александрович лежал в кровати, отдыхал. Я сделал кадр: лучик солнца пробился на заднем плане, какие-то люди, а великий поэт лежит под одеялом, улыбается. Был я и на похоронах его, на отпевании. О нем остались самые светлые воспоминания не только как о великом поэте, но и как о прекрасном человеке.

А с Булатом Окуджавой история такова: в 1992 году должна была идти подборка его стихов в «Огоньке». Он тогда копил новые стихи, а сам давно не писал. Я увидел это в макете и предложил сфотографировать его. Мне сказали, что если договорюсь с ним лично, то можно это будет сделать. Я взял справочник Союза писателей, нашел телефон его. Позвонил на дачу ему, в Мичуринец, изложил свою просьбу. Он сказал, чтобы я приехал к нему. Я в назначенный день доехал до Переделкино, он сказал улицу, был конец октября и надо было идти километра два. Я замерз. Когда я ему позвонил в дверь, он открыл и мне говорит: «А что же вы, вам надо было до Мичуринца доехать». А я этого не знал. Он мне сказал: «Я компот сварил из яблок, давайте попьем, все сделаем. Вы говорите, что мне надо делать». Я сказал, что делать ему ничего не надо, вот, здесь сядьте, здесь просто пройдите. Сначала его в комнате поснимал, потом предложил выйти на улицу, а на улице выпал первый снежок. Он надел сванскую шапочку, я его снял на крыльце, потом он прошел по заснеженным листьям. Дальше я сказал: «Встаньте с другой стороны окна, изнутри. Я вас с улицы сниму». Я его поснимал минут 30-40, и уехал. А потом я подарил Ольге Владимировне, его вдове, уже после смерти Булата Шалвовича, эти фотографии, 30х40. Она отметила, что фотографии хороши, что он «никогда сванскую шапочку не надевал», т. е. не позиционировал себя, как грузина.  

Не могу вас не спросить о ваших коллегах. Это правда, что вы очень были дружны с Миколой Гнисюком и Игорем Гневашевым?

Не сказать, что мы были друзьями близкими, но на съемках встречались, очень часто в Доме кино, на кинофестивалях. Микола был очень хороший человек, всегда улыбался, всегда рассказывал какие-то байки, всегда доброжелательный был, добрый, светлый человек. Он любил доставать дудочку и играл на ней, поднимал людям настроение.

Вас приглашали когда-нибудь, как Игоря Ивановича Гневышева, как приглашенного фотографа или актера эпизода для съемок в кино?

Нет, такого не было, но я снимал репортажи со съемок и для «Огонька», и для «Семи дней», где работаю посейчас. Микола Гнисюк был прикрепленным фотографом на «Утомленных солнцем» Никиты Михалкова, я лишь снимался (улыбается) в массовке у Андрона Кончаловского в фильме «Глянец». Там была сцена с подиумом, ходили манекенщицы, стояли фотографы, которые это все действо снимали. Нас было человек 10-15 коллег, режиссер нам сказал: снимайте. В кадре была Юлия Высоцкая, Ефим Шифрин. Потом, когда картина вышла, я себя там не увидел (улыбается)…

Давайте поговорим о мэтрах фотографии, в этом списке и Хельмут Ньютон, Ричард Аведон, Анри Картье-Брессон, Энни Лейбовиц и многие другие… Кто из них стал, по-настоящему, вашим фотографом?

Я, разумеется, знаком с их творчеством, но отдельно выделить кого-то вряд ли смогу. Я ведь рос в Советском союзе. Я был пионером, комсомольцем. Мне были более близки наши, советские фотографы. Из ныне живущих –Анатолий Хрупов (журнал «Советский союз»), Александр Гущин, Земляниченко Александр, Юрий Рост, у которых я учился, покупал альбомы издательства «Планета». Валерий Шустов, Дмитрий Донской. Я знал, но мы не особенно близко дружили с Валерием Генде-Роте. Так, что наши фотографы мне наиболее близки.

В 1984 году в журнале «Советское фото», когда мне было 23 года, мои фото опубликовали в журнале. Это было очень престижно! Меня направили тогда от «Комсомольской правды» в командировку на БАМ. Я пропутешествовал месяц. Меня забыли уже в редакции, потом, когда я их привез, мы их распечатали, Толя Остроухов мне сказал: «Надо их эффектно подать». Он понес на редколлегию, редколлегия утвердила и открыли рубрику «Ключи от БАМа». И в этой рубрике пять дней в неделю выходили мои фотографии, а текст к ним писал Олег Жадан, известный автор фельетонов. Стали соображать: как и что. За неделю были напечатаны около 40 фотографий. Такого в истории «Комсомолки» еще не было! Мои фоторепортажи были не постановочные, а живые фотографии, реальной, окружающей действительности.

А с фотографом – Виктором Горячевым, вы тоже познакомились на БАМе? Он ведь там служил…

 Нет, с Витей мы познакомились позже, уже в Москве. Он служил в Восточной части, которую строили солдаты по пути от Тынды до Комсомольска-на-Амуре. А гражданские, комсомол, строили от Тынды, на Запад, до Усть-Кута. Это был Западная часть БАМа, которую я практически всю проехал и смог отснять на пленку.

Лорд Патрик Личфилд говорил: «Помните, что портрет – это 50 процентов человека, которого вы фотографируете, и 50 процентов вас самих». Вы согласны с такой формулировкой?

Ну да, конечно, чтобы хорошо человека сфотографировать на портрет, нужно к себе его расположить, понять, поговорить с ним. Ты должен быть интересен человеку, и он тебе должен быть интересен. При отсутствии «контакта», не получится сделать хороший снимок. А когда речь идет о репортаже, там механизм другой: там надо, как бы, раствориться в этом событии. Просто наблюдать, смотреть, ловить, иногда не там, где это происходит, а где-то со стороны. То есть, если все смотрят на поле, если речь идет о футболе, а ты смотришь по сторонам, нет ли там интересного события, интересного болельщика – ребенка, девушки, какого-то парня. Надо посмотреть, что происходит вокруг…

А вот, кстати, вы про футбол сказали. Вы футболом увлекаетесь? За какую команду болеете?

Нет, спорт – не моя тема. Спортивные состязания футбольных команд всегда проходили мимо меня. Правда, я болел за хоккей, когда была серия «Канада-СССР», и в команде был Харламов, Петров, Михайлов. Мы все имена знали, когда мальчишками были…

Какое определение фотографии вы бы придумали?

Фотография для меня – это образ жизни. Это способ оставить какие-то мгновения, по которым нас другие поколения будут исследовать. Фотография – это отпечаток времени. В апреле, мае, когда объявили начало пандемии в Москве, я в первый день, когда начался карантин, пошел на улицу с опаской: народа никого нет, лишь только два полицейских, которые мимо меня как-то удачно прошли. Машин нет, людей тоже, метро пустое было, я прошел пешком от Киевской, где я живу, до метро Китай-город. Я понял, что такого не было и не будет никогда. Уникальные получились фотографии, я даже их выставлял на Фейсбуке для истории…

Для истории, для себя…

Да. Это была завораживающее зрелище: Москва пуста, и все. Хотя еще вчера было полно машин и людей…

А работы в пандемию стало меньше?

Конечно, меньше. Я работаю в «Семи днях», снимаю в основном мероприятия, съемки фильмов или какие-то премьеры в театре, в кино, различные фестивали. Поэтому приходится самому себя «развлекать» (улыбается). Например, когда я просто гуляю по пустынным улицам Москвы.

Ваш близкий труд, известный театральный фотограф – Михаил Белоцерковский, умер от коронавируса. Что вы можете о нем сказать, как о человеке и как о фотографе?

Когда он умер, это была большая для меня потеря. Я сказал тогда Оле, своей жене, что в Москве не осталось такого человека, который бы меня знал столько времени, с детских лет. Кроме, сестры, с которой мы выросли, разумеется. Одноклассников в школе я не называю, потому что мы отучились, и больше с ними не общаемся. Когда я в пионерский лагерь ездил, Михаил был музыкальным оформителем: он играл на зарядке на аккордеоне, на концертах «Смотрстройпесни». Миша в ту пору вместе с моим отцом работал на заводе тракторных гидроагрегатов, а на лето он выезжал в пионерский лагерь, его посылал завод. Он меня знал, как пионера.

А потом наши дорожки разошлись… Однажды, я снимаю с балкона, (это конец 70-х), «Лицедеи» выступали в Театре Эстрады, т.е. Полунин со своей командой. Меня охранники поймали, повели к администратору, говорят, мол, снимал с балкона. Смотрю, а в администраторской Миша Белоцерковский сидит, он меня узнал, говорит, «Это ж наш Юра. Ему можно» (смеется). Он работал в Театре Эстрады администратором.

Потом, мы встречались с ним, когда Любимов приезжал в 1988 году в Театре на Таганке. Я снимал кадр, где Любимов стоял на пороге, войдя в свой кабинет через 6 лет… Представляете, какая картина!

А вы, кажется, заняли место, где-то, на уровне стола…

Под столом. Хотел снимок сделать, как он заходит. Так и получилось. Потом, я снимал Любимого в ВТО. Тогда тоже Миша присутствовал. И, лет десять назад, открывали памятник Матери Терезы на Малой Грузинской у собора, я его тоже встретил, он мне говорит: «Вот, работу потерял». А он работал администратором и в Малом театре, и в Вахтанговском театре. И мы стали с ним по театрам ходить, много снимать, я в Фейсбуке про него писал. Он снимал и снимал. Мы на пресс-показы ходили. Были несколько выставок. Три или четыре… Характер у него был хороший, все фотографы его любили, уважали.

Помню еще эпизод, когда на похоронах Влада Листьева не было возможности подойти ближе, заснять церемонию прощания – все было оцеплено. И вы ринулись в какой-то микроавтобус, а там оказались ФСО. И кто-то в салоне сказал: «Это Феклистов. Его не трогать».

Да-да, был такой эпизод (смеется)…

За эти годы, когда вы работаете фотографом, ваша фамилия стала нарицательной. Наверняка ваша профессия подчас связана с риском…

С риском? С риском была связана только в 1993 году, когда было страшно, когда второй путч случился… При первом путче, когда мы снимали страха как-то особого, не было. Ходили слухи, что где-то «Альфа» прячется, что всех газами начнут травить у Белого Дома…

Все обошлось тогда…

Да, мы снимали, делали свою работу. А в 1993 году было страшновато, когда уже стали стрелять. Но меня тогда не было – мы плавали с женой в круизе по Волге. Но когда услышали, что ранен Марк Штейнбок, что прекратил вещание «Первый канал», мы с женой поняли, что надо возвращаться срочно в Москву. В районе Смоленки, где мы тогда жили, пули буквально летали. Ночью я никуда не пошел, только утром, когда все стихло. В ночь с 3 на 4 произошел штурм Останкино. Помните, еще Пушкин писал про русский бунт: бессмысленный и беспощадный?

А в горячие точки я не ездил, даже желания не было. Жизнь ведь войну не остановит. Был такой фотограф в ТАССе – Андрей Соловьев, он все мотался по горячим точкам, его в итоге – убили. Осталось трое детей… Война идет, а человека – уже с нами. Грустно получается…

Ваш коллега – Валерий Плотников написал книгу о своей жизни. Не хотели бы вы написать такую книгу о себе? Я думаю, это была бы не менее увлекательная книга, чем у Плотникова…

Идея есть, я только пока только не думал о концепции – то ли это будут просто фотографии, то ли истории с фотографиями. А так уже выходили две фотокниги. Одна была про Каннский фестиваль. Была такая выставка, лет 15 назад, в ресторане «Галерея». Мы им предложили показать работы – известных знаменитостей на красной каннской ковровой дорожке. Я 5 лет ездил на Каннский фестиваль, еще тогда, когда наши фотографы там не бывали. А вторую книгу я выпустил вместе со своей подругой – Натальей Беляевой, она привезла в первый раз такую певицу, как Сезария Эвора из Кабо-Верде. Я был, что называется, в оргкомитете тогда (улыбается). Мы ездили и в Кабо-Верде, там ее поснимали, и первые три концерта в Москве, мы ей сделали в 2001 году. Когда эти первые концерты были, я ее в машине возил (улыбается) по Москве, включал ей Булата Окуджаву фоном слушать. Сезария спросила Наташу, которая говорит по-французски: «Наташа, а кто это поет?». А мы ей сказали в ответ: «Это, как вы, такой певец у нас был в России, Булат Окуджава». Она сказала: «Какой голос красивый!». Она услышала его музыку, ее голос, и он ее «прошиб». Мы же, когда Сезарию слушаем, мы ведь тоже не знаем, о чем она поет на креольском, а просто слышим, что эта музыка и голос замечательные. Однажды, в Малом театре мы сделали такой небольшой подарок зрителям: мы приготовили небольшой буклетик с моими фотографиями и подстрочным переводом ее песен, хотя бы для того, чтобы зрители, пришедшие на концерт, понимали, о чем поется в этих песнях.

Остались фотографии, и мы сделали из этих фотографий фотокнигу. И успели ей подарить. Ей было очень приятно. Она нас попросила ей передать 70 таких книг, чтобы раздарить своим музыкантам, всем тем, кому она дорога и близка, и мы ей их подарили. Все те, кому она дарила удивлялись: никому в голову такая идея про Сезарию вовсе не приходила!

Беседовал Артем Комаров

Фото Виктора Горячева