Яков Гордин — поистине уникальная личность, историк, журналист, публицист, главный редактор (совместно с Андреем Арьевым) журнала «Звезда», автор множества публикаций по различным аспектам литературоведения, преимущественно по вопросам истории, автор двух десятков книг. Для Якова Аркадьевича первостепенна фигура человека в истории, поэтому мы говорили с ним о Льве Толстом, Федоре Достоевском, Иосифе Бродском (с которым Яков Гордин был дружен всю жизнь - и в России, и в период эмиграции, несмотря на разделяющее их пространство.) Также мы затрагивали вопросы творческой, научной деятельности, которая определяет интересы историка и публициста. Об этом и многом другом в нашем эксклюзивном интервью.

- Яков Аркадьевич, что привело Вас в профессию журналиста?

- Я не считаю себя журналистом. Издание толстого литературно-общественного журнала - не совсем журналистика. А в работе издателя такого журнала меня привлекает его просветительная функция, сказал бы даже, - миссия. Недаром толстые журналы сохранились в огромной России, когда в Европе они стали уже малоактуальны. Именно лучшие журналы могут сохранять единое культурное пространство. Интернет - с его хаотичностью и отсутствием ясных критериев - эту миссию выполнять не может. Он незаменим в других сферах.
Я стараюсь - вместе с моими коллегами - донести до читателя, особенно провинциального, некую суть сегодняшнего культурного процесса.

- За годы за вами укоренился статус историка, вы постоянно пишете на исторические темы, однако вы также главный редактор журнала «Звезда», автор многих книг. Кем вы считаете себя по преимуществу: историком, журналистом или писателем?

- Я считаю себя литератором, изучающим русскую политическую историю. Было время,- шестидесятые и первая половина семидесятых, - когда я выступал как критик - писал об исторической литературе - в «Новом Мире» (еще при Твардовском),в «Вопросах литературы», в «Звезде», в «Литературной газете». Но, по сути, это тоже были занятия историей. Параллельно с этим (я еще писал пьесы и работал с театрами) я занимался тем, что можно назвать независимыми историческими исследованиями. Я писал и пишу о кризисных моментах нашей истории, моментах выбора. Для меня главная проблема, которой и посвящено большинство моих книг — дилемма: революция или реформы. Я принципиальный противник взрывного, революционного пути. Моя книга о декабристах ( вышла пятым дополненным изданием) называется «Мятеж реформаторов». Лидеры тайных обществ изначально - по-преимуществу - не были революционерами. Они жаждали реформ, которые предотвратили бы кровавые катаклизмы. Власть не хотела этого понять и вытесняла их в радикальное пространство. Это вообще роковая черта российской власти.
Мои представления о практической политике сконцентрированы в книге «Меж рабством и свободой» ( от петровской эпохи до 1918 года) и в моем единственном историческом романе «Крестный путь победителей» - параллельная история Великих Реформ в России проходящей одновременно Войны за Реформу в Мексике.
Мой основной жанр я бы определил как историческая публицистика.

- Не собираетесь ли браться за мемуары?

- Думаю, что я неважный мемуарист. Отчасти я уже пробовал себя в этом жанре, когда писал о Бродском и эпохе шестидесятых, а также в очерке о своей армейской службе. Вот об армии и ее роли в моей судьбе я, собственно, и пишу.

- Расскажите. Это Ваш основной труд сейчас?

- Да. Мои родители сохранили все мои армейские письма. А их под сотню. На их основании я и пишу свою армейскую жизнь.

- Поговорим о классике русской литературы, Льве Толстом. Для вас уход Толстого из дому, смерть на станции - буквальный призыв бросить все ради Бога, не брать с собой ни злата, ни серебра или это свидетельство болезни, гениальная ошибка яснополянского старца?

- Уход Толстого - ни в коем случае не ошибка. Толстой был необыкновенно последователен. Я в свое время написал книгу о нем - «История великой утопии», где, как мне кажется показал логику его мысли и судьбы. Можно сказать - от Кавказа до Кавказа. Он сформировался именно на Кавказе - там родилась его идеология. И, уйдя из дома, он ехал на Кавказ. И последнее его гениальное творение «Хаджи Мурат», над которым он трудился десять лет. Но при этом и яростный порыв вырваться из низкого быта - тоже играл немалую роль. Уход Толстого - трагическое завершение великой попытки воплотить в реальность грандиозную утопию. Такие попытки всегда кончаются трагически, не помещаясь в реальной жизни. Это опасный путь.

- Как вы пришли к вере? Как вы думаете, насколько вы про двинулись по дороге к Богу и вере в течение жизни?

- Вопрос о вере - вопрос сугубо интимный. Это не тема для интервью. Могу сказать, что я человек христианской культуры. Прилежный читатель Нового Завета. Но при этом надо сознавать, на мой взгляд, что церковь и вера, иерархия и христианство - не одно и то же. Это,кстати, очень остро ощущал Толстой. Да и Пушкин, который в зрелые годы был человеком мудро и спокойно верующим, но не церковным.

- Много ли вам приходится путешествовать? Какие наблюдения для вас были самыми важными в этих поездках?

- Да, путешествовать мне пришлось немало. В армии я начал службу на берегу Татарского пролива, отделяющего Сахалин от материка. Печально знаменитый Ванинский порт, откуда отправляли зеков на Калыму. Я начал службу курсантом полковой школы отдельного стрелкового полка. Затем я служил в районе монгольской границы.. Потом на рубеже Красноярского края и Иркутской области - в тайге. А потом я пять лет работал в геологии - в экспедициях НИИ геологии Арктики - и каждый год проводил много месяцев за Полярным Кругом - Северная Якутия, Верхоянский хребет.
Мне в этом отношении очень повезло - я люблю природу в разных ее видах. Позже я несколько раз бывал на Каспии - по обе его стороны. В Красноводске, туркменской пустыне.
Был на Кавказе - в Кабардино-Балкарии и Адыгее. Я ведь занимаюсь историей российско-кавказских отношений, Кавказской войной.
Уютнее всего, однако, чувствую себя в Псковской губернии, где у меня изба и кусок земли.
Но важнее всего - люди. Множество самых разных людей - и в армии, и на Севере.

- Что сейчас вас интересует больше всего?

- Больше всего меня сейчас интересует - куда пойдет Россия. Мы на очередной и весьма рискованной развилке.

- Как рождается жанр, если это не проза?

- Жанр рождается в зависимости от поставленной задачи. Я написал свой единственный исторический роман, поскольку была потребность взглянуть на исторический катаклизм изнутри человеческого сознания. Историческая публицистика ближе в философии истории и решает более общие задачи.

- Когда вы впервые прочитали Достоевского? И какое он на вас произвел впечатление?

- Достоевского я всерьез прочитал уже после армии, в зрелом состоянии, и его романы произвели на меня колоссальное впечатление гигантской арены, где переплелись в смертельной схватке два человеческих естества - жажда высокого и тяга к низкому и страшному. Это не мой мир. Мой мир - мир Пушкина и Толстого. Но мир Достоевского остро необходим как грозное напоминание опасной неуравновешенности жизни.

- В свое время вы писали о Бродском. Как вы думаете, сейчас в нашей стране или за границей живет ли такой же настолько талантливый поэт и эссеист? Могут ли Лев Лосев и Евгений Рейн претендовать на эту роль?

- Нет, пока равного Бродскому не вижу. Есть талантливые и умные люди. Совершенно особый и чрезвычайно значительный мир - мир поэзии и эссеистики Александра Кушнера. Но Бродский отличен своим масштабом. Пока нет равного по "величию замысла". Это его формула, которая очень нравилась Ахматовой.

Беседовал Артем Лебедев