Вероника Долина

«Публика Булата Окуджавы - подлинно думающие люди…»

12 июня 1997 года, ровно двадцать лет назад, не стало великого нашего современника, поэта, писателя, барда – Булата Шалвовича Окуджавы. И, хотя время течет неумолимо быстро, и далеко не всякое творчество заслужит внимание у потомков в будущем, поэзия Окуджавы, его запоминающиеся, простые мелодии песен, его проза, его немногочисленные, но такие примечательные роли в кино, его искреннее творчество, твердая гражданская позиция, его манеры, его вкус, будут всегда востребованы у десятков, а может быть, - сотен тысяч благодарных слушателей в нашей стране, да и за ее пределами.

Накануне знаменательной даты мы решили расспросить поэта, барда, интересного рассказчика - Веронику Долину, о человеке, который так сильно повлиял на ее собственную судьбу.

- Вероника Аркадьевна, помните момент, когда Вы впервые познакомились с творчеством Булата Окуджавы? Какое впечатление на Вас произвела магия голоса и его завораживающе тонкие песни?

- Первая пластинка, думаю, в школьные годы мои попала к нам в дом, тогда же примерно, как и «По волне моей памяти» Давида Тухманова. Впечатление было ярким, но не все было отчаянно близко. Там была и «Комсомольская богиня» и «Вы слышите, грохочут сапоги...» и «По Смоленской дороге...»… Это все было не по мне. Но интонация... Задела очень. Видимо та пластинка была все же очень процеженной.

Было два первых диска тех лет - один с предисловием Евгения Евтушенко, другой – Льва Шилова. И не помню, какой был первым.
Придется сказать и следующее - моим кумиром и гением моим личным он не был в том 76-ом году, когда мы познакомились.

Дело в том, что я прежде состояла из одних НЕ. Много отрицаний, эдаких юношеских во мне было. Не все и прошло... Уж голос-то его, меня ничуть не очаровал.
Чуть Вертинского (тоже пластинка тех лет) мне, было, может быть, и милее... А уж отчаянный сорванный Градский откровенно нравился. Форсированный Высоцкий подкупал мужеством. Но и детский голос Новеллы Матвеевой был тут как тут, переслушивала помногу...

В общем - если о захватывающем магнетизме - то это пришло позже... Не сразу.

- О точках пересечения ваших с Окуджавой линий судеб известно все и ничего. Так, например, я знаю, что вы с ним на вечерах в редакции журнала «Юность», участвовали в чествовании мэтра в ДК им. Горбунова 15 июня 1984 г., и, вроде бы, вы даже выезжали в турне с бардами под лозунгом – «Авторская песня на марше мира» в 80-ые. Скажите, вы уже тогда, в минуты общения с мэтром оценили масштаб поэта, или же «большое видится на расстоянии», как говорится?

- Познакомились именно во время конкурса самодеятельной песни в 76 году. В ДК на Каширском шоссе проходил второй тур конкурса. Потом где- то в недрах Кунцева - финал. Меня привели на конкурс (а я уже мелькнула на конкурсе туристской, вообразите, песни). Были там и Лорес, и Суханов, и Луферов, многие... Не очень- то туристы, товарищи по литературному объединению. В сущности, Володя Бережков привел. И был мне некоторый успех. Сергей Никитин, Дмитрий Сухарев, члены тогдашнего жюри - иной раз вспоминают обсуждение... Меня громили, не помню, кто, а я спела маленькую кантату - «Жанна Д’Арк», - и защищал Окуджава. Вот и познакомились...

Я стала бывать у него дома, показывая песенки, несколько раз в год. В 1980-ом мои записи попали в журнал «Юность», и редакция меня позвала знакомиться. Напечатали. Со взвешенной, но симпатичной аннотацией Булата Шалвовича. Это тогда было очень значительно. Я оставила работу в редакции, стала зарабатывать концертами, ежедневными, практически. С «Юностью» я несколько раз выезжала из Москвы, журналом руководил тогда поэт Андрей Дмитриевич Дементьев, весьма дружественный ко мне и очень любивший Булата Шалвовича.

В поездках бывали и Марк Розовский, и Владимир Амлинский, и Юнна Мориц, и Андрей Вознесенский, многие.

Наиболее яркая, помню, была вылазка в Питер, тогдашний Ленинград.... Огромная прекрасная поездка. Выступления во Дворце молодежи, полные залы... Ешё и Александр Семенович Кушнер и Владимир Рецептер присоединились. Аркадий Михайлович Арканов и Михаил Задорнов отвечали за юмор. С прозой выступала Виктория Токарева. Прекрасная обстановка, отличная компания.

Я немало отличалась возрастом, некого и вспомнить моих-то ровесников.

Но так было всегда, я не удивлялась этому. Ни в каком «Марше мира» в 80-ые я участия не принимала... Его продюсером была та же дама, что и в этих гранд-концертах в Питере... Она же была продюсером больших концертов в Лужниках, которые уже писало ТВ, следы этого можно и сейчас найти в интернете...
Но я не принимала участия в этом, не помню, что-то помешало... Это был такой прообраз «Песен века» сегодняшних... Проект, где радость жизни важнее всего, важнее художественных приоритетов. Не моя это область, и прежде была не моя. У него в те пред-перестроечные годы была своя эйфория, было желание петь...
Если о важном. В те годы - я уже была его верным адептом и апостолом. Это произошло само по себе. Я расслышала его магию, году в 80-ом тире в 81-ом, впервые оказалась на его концерте, в Доме актера...

Концерт был после нескольких лет молчания, чуть ли не тихих запретов, неких табу... И вот - у меня билет, от Окуджавы. На одно лицо. Мы с мужем бодро подделали один билет на два, бодро проникли... Михаил Козаков, актер, открывал вечер, сидел на сцене, в клетчатой фланелевой куртке и с трубкой... Чудесных слов наговорил и, кажется, мне, что-то прочел из Александра Володина. Ну, и Булат Шалвович запел. Помню все детали. Все. Его рубашку, кожаное пальто... Особенно помню - то вещество, которое просто расстелилось в зале, его магию. Был перерыв... Людей просто качало. Помню, сыну, младшему Булату, сказала: «Какой же он волшебный...». Мы были уже хорошо знакомы, я бывала в доме, жену Олю и его, младшего Булата, хорошо знала, он готовился в консерваторию поступать.
А я... На одном из пригородных слетов песенных (уж много, где я бывала тогда, разные города и веси), прозвучала в те годы - «В склянке темного стекла...». Вот так. В меня попала стрела, и никто ее не вытащил, с нею и живу.

- Эпоха, в которую Б. Окуджаве довелось родиться, вырасти и состояться, как творческой личности, была непростой: тогда мало, кто мог пройти мимо политики партии, госбезопасности, КПСС, КГБ. Об этом хорошо показано в «Кино про Алексеева». Применительно к Окуджаве можно сказать, что он себя нигде и никогда не уронил за всю жизнь, ни в верхах, ни в низах, а весь свой земной путь нёс подлинное искусство людям, как горьковский Данко, персонаж с горящим сердцем. Известна реакция Окуджавы на случай, когда власть пыталась прогнуть его под себя, извиниться в своих собственных «грехах»: «Вы хотите, чтобы я покаялся, и забыть про это, а мне ещё после этого предстоит каждый раз видеть себя в зеркало» (цитирую по памяти). А о каких случаях взаимоотношений стойкого «Бумажного солдата» Окуджавы с властью, можете вспомнить вы?

- Я немало видела эпизодов, где он твердо стоял в стороне от общей тропы. Осознанно, без горячности даже делал то, что велел ему его собственный кодекс. Хорошо помню попытку вручить ему орден дружбы народов, например. Новости этого рода приходили из «Литературной газеты». Он без колебаний отказался. Какая там дружба… Он никогда не забывал об убитом отце, едва спасшейся матери.
Но литератором он был профессиональным… Горечь и презрение к власти излил в поэзии, да и прозе. Работал постоянно, много читал, зайдешь - весь стол в рукописях и книгах.
Известна его реакция на, так называемый, «расстрел Белого дома», наш Парламент. Он был с теми, кто ужаснулся возможности реставрации реакционной власти... С теми, кто поддержал безжалостную расправу над путчистами. И это фронтовик, сын большевиков - родителей… Дух свободы был бесценен для него. Он его почуял, в том 91-ом – 92-ом, ужаснулся возможности реинкарнации прежнего... Свобода - вот, что он чтил. Как нежно рассказывал о том, что проехал по Германии за рулем автомобиля... О том, что выступал в Париже... О том, что в Сан-Ремо получил награду, вроде попсовый конкурс… А я видела крохотную подарочную гитарку - его почетный приз… В середине 80-ых привез себе из Парижа видеокамеру, с восторгом снимал... Посадил меня перед собой и сказал: «Будем тебя снимать, начинай петь!» Как ему важно было оказаться не только «московским муравьем»...

- Как вам книга-биография из серии «ЖЗЛ», написанная Дмитрием Быковым? Юлий Ким на этот вопрос ответил, что биография Пастернака Быкову удалась больше. Что думаете вы по этому поводу? И здесь же, вопрос из того же разряда: как вам памятник Окуджаве на Арбате, на пешеходной улице, которую он воспел в его, пожалуй, самой известной песне?

- Что ж, солидарна с Юлием Кимом в оценке. Том о Пастернаке более цельный, значительно смелее и тверже написан. Как ни странно, том об Окуджаве Дима написал со странной скованностью, уж писать, так руку раскрепостить... Хроники или анализ. Но... Недостает. Вижу в этом захлест любви - Димы к Булату Шалвовичу. Книге нужна была холодность, отстраненность, ее не хватило.
Вообще, я поражена тем, что книг о мастере, мэтре нет, как нет. Как же так... Это моя боль. Чехия и Польша, Германия и Франция, да и стран таких нет, которые не превозносят своих кумиров... Прилавки книжных магазинов, где б я ни оказалась - щедро предлагают и жизнеописания, и фотоальбомы, и прозу, и стихи, и анализ. Того, кто владел сердцем людей… Да еще и в трудные времена, отдельно... У нас - пустота. Заговор молчания. Отсутствие телепрограмм - при жизни и памятных... Потрясающее молчание вокруг Окуджавы... Помню, мы с Сергеем Никитиным за кулисами стоим и говорим, в конце 80-х. Я: «Ну, как же, по ТВ ничего и никогда?». Никитин, грустно: «И смотри, он ведь уже стареет...».
И еще о ТВ, где долго работала моя родственница. Помню, она сказала: «Не снимали, и не будут снимать, есть такое указание». И ведь, правда. Боже, так и оказалось. Парочка съемок. И все.
Отдельная интрига - съемка его похорон. Помню все покадрово. А съемок не осталось, похоже. Юрий Рост клянется, что есть фото с Ваганькова... Съемок нет. Или я чего-то не знаю. Но я не такая уж всезнайка, вовсе.
Памятник работы скульптора Франгуляна мне не нравится, хоть убейте. Не нравится уклончиво - великанский рост. Стол бронзово-чугунный. Будто бы затем, чтоб люди присели там с пивом. Уж лучше запрокинувший голову Бродский напротив американского посольства... Того же скульптора. Голову нам надо запрокидывать...

- Вероника Аркадьевна, ваше творчество высоко оценивал и всячески приветствовал Б.Ш. Окуджава. Как вы думаете, с высоты своего долгого творческого пути, эта высокая оценка была авансом начинающему автору от поэта, или заслуженным, авторитетным мнением одного из родоначальников авторской песни?

- О его ко мне отношении не знаю, как сказать... Для Атоса это было слишком много, а для графа Дела Фер. Почти ничто. И так было много лет. Цитата из Александра Дюма - это я о себе. И много и мало. Он твердо сказал «Вы – поэт». Свысока и высокомерно так сказал. И повторил не раз за годы... Но для меня это было нормально. Отвечало средне - человеческой температуре тела, что ли. Что с того, что поэт? А кто не поэт? Да кругом одни поэты... Так было в 70-е. Был такой Новый год в Доме актера - во встречу, которого меня вовлек известный конферансье .... 79-ый год примерно, а, может, даже 80-ый год… «Спой, - говорит, - тронь их сердца, что ли...». Актеров. Ну, это был провал, каких мало у меня бывало. Урок. Со мной нога в ногу шли там Клара Новикова и Фима Шифрин. Смешили... А я- то с Серой Шейкой об эмиграции, все не на шутку, хоть и чуть условности... Это было ни к чему, нельзя было соглашаться и обольщаться. Но конферансье уболтал и вовлек. Я переживала, была там ни к чему... Потом Булату Шалвовичу стала жаловаться. Он сказал грозно: «Ты, поэт, пустила к себе на порог конферансье?». Я была убита. Почти 40 лет вспоминаю эти слова нередко... и его убийственную интонацию. Нельзя потешать, таким как мы - это смертельно. Нельзя с сомнительными людьми быть заодно. Кто сомнителен? Да тот, кто не нравится. Вот и все сомнение.
Да, он щедро откликнулся на мои песенки. Они и понравились ему. Я - нет. Много раз это подчеркивалось. Он ехал в Прибалтику отдыхать с семейством, весело рассказывал мне, что мои кассеты всегда у него под рукой. Нелишним было и то, что Оле, жене Булата Шалвовича, песни тоже понравились. А я - отдельно. И, слава Богу. Я переживала эту его резкость ко мне... Он запросто говорил: «Куда ты пойдешь, с твоим-то носом...» Или: «Не пора еще книгу издавать...». А книжка уж года три лежала, где-то в издательстве… И так и эдак - мог обидеть. Но я не страдала. Все это было давно и многому учило.

- Памятно, что русский и американский поэт, писатель, переводчик и энтомолог - Владимир Набоков, высоко оценивал творчество человека, «с грузинской фамилией «Окуджава». При этом, им никогда не суждено было встретиться, поговорить за жизнь. Вам что-нибудь известно, как воспринял Булат Шалвович эту высокую оценку?

- Об оценке Набокова я ничего не знаю - даже смутно пытаюсь припомнить, но без результата. Не знаю ничего... Ему мало, что было всё равно. Ну, может быть, мнение начальства Союза писателей и было... Он дорожил многими вещами - и семьей, красивой и изящной, и женой - феей, и сыном - кудрявым юным музыкантом, и мамой, стареющей мученицей, которую все ж до глубокой старости он донянчил... и признанием товарищей по литературе, очень дорожил. И своим добрым именем. Пожалуй, это и был главный его капитал, кроме таланта, особенного окуджавского дара.
У него был вкус очень несоветского человека… И, вот, его жажда прекрасного оставалась неутоленной. Оттого и проза... И роли в кино, пусть немного. Песенки в кино - и какие! Украшавшие весь наш кинематограф 70-80-ых… Мотыль, «Соломенная шляпка», «Буратино»...

- Поддерживаете ли вы сейчас дружеские отношения с семьей литератора - Ольгой Окуджава, вдовой поэта, и его сыном - Антоном (Булатом), по совместительству музыкантом и композитором?

- Отношения с семьей поэта - то, чем мне всегда хотелось дорожить... Я так устроена, у меня своя эстетика этого вот… Я переношу отношение на жену, детей. Хорошо помню пуделя Тяпу в 70-е. Помню, как появился красивый рояль в доме - младший Булат готовился поступать, а незадолго до поступления произошло неожиданное несчастье: циркулярной пилой парню оторвало фалангу пальца. Травма, трудности, поступление на композицию... Это происходило рядом. В то же благостное время, середина 80-х, рождались внуки, у старшего сына Игоря, тут уж я, как ветеран этих событий, поделилась своими акушерами... Так было, ничего на автомате не происходило, люди делились тем, что было у них... Да и сейчас точно так. Я осталась именно такой.
Окуджава написал аннотацию к первой публикации в «Юности». А вскоре и ко второй - в питерском журнале «Аврора». Это стало предисловием к моей первой виниловой пластинке записанной на «Мелодии», в 84-ом году. Эти его две как бы «служебные» записки стали моим рабочим инструментом, моим пропуском первых литературных лет. Через призму его скупых, но важных слов обо мне - на меня стали смотреть и Анатолий Владимирович Жигулин, рецензент моей книжки, и Фазиль Абдулович Искандер, рекомендатель в Союз писателей, и Роберт Иванович Рождественский, рекомендатель первого винила.

- Вы не один год выступаете на концертах в честь дня рождения Булата Шалвовича в Переделкино. Как вам кажется, чем обернется или уже обернулось увольнение Ольги Владимировны Окуджава с поста директора Окуджавы в Переделкино? Что вы можете сказать о многочисленных войнах за землю под территорией музея?

- Я выступаю в Переделкино... Впрочем, после ряда лет, когда я отказывалась или судьба сама уводила меня в мае на другой конец света... Я видела результаты, программу на ТВ и почти содрогалась. Профанация. Чужие люди... Главное - интонация. Смиренная. Жизнерадостная. Как в старых фильмах Эльдара Александровича Рязанова, во-первых, в 50-ые годы. Над стихами - радость выживания. В трудное время... Да впрочем - такое ли трудное? Вот выжили - говорили эти программы. Немножко поступились - но живы, поем. Как «плыла - качалась лодочка» у Галича, без «Облаков» и «Кадиша».

Воцарилось смирение, конформизм, согласие с курсом... Ушли грозная его стойкость, его полное отрицание войны, превосходства человека над человеком. Ушла, наконец, его французскость - даже она оказалась лишней в программах из Переделкино... Тогда я пришла, скрипнув зубами. Поступившись тем, что я помнила: никогда Окуджаве не быть на ТВ. Я стала хоть понемногу протаскивать свою сценарную линию. И стало получаться, на канале «Культура» нашлись соратники.

В Переделкино сейчас разгром. Я должна съездить... Я очень переживаю заэто. Я тот, кто не забывал никогда - где мы живем, и я не удивлена. Но... Я тот, кто хранит ладанку внутри. Родительский дом тоже не всегда получается уберечь. Даже очень редко. Река времени сносит многое…

- Булат Окуджава - автор многих прозаических литературных произведений: «Бедный Авросимов», «Путешествие дилетантов», «Свидание с Бонапартом», «Будь здоров, школяр» и многих других. В одном из ваших интервью вы сказали такую вещь: «Булат Окуджава совсем не чужд мифотворчеству. Его игры с 19 веком, с декабризмом, очень любопытны. Он до последнего боролся с собой и очень зыбко ощущал свое место в нашем мире». У замечательного поэта, лауреата премии им. Б. Ш. Окуджавы - Юрия Ряшенцева, есть такие стихи: «Живя во всех эпохах сразу И каждое, по-своему, любя...». А Борис Пастернак, классик русской литературы, в одном из стихотворений, написал так: «Какое, милые, у нас тысячелетие на дворе?». О какой борьбе вы тогда говорили? Можно ли назвать Окуджаву современным человеком, который жил сегодняшним для него днем? И вообще уместно ли о нем говорить: «был», ведь Окуджава - это такое явление, которое будет сегодня, завтра и всегда... Как вы думаете?

- Я все читала, тщательно и любовно. Он писал как поэт, интонационно, фантазийно. Очень высокая вкусовая - слуховая планка была взята сразу. Этот «Авросимов», «Дилетанты»... Нежные люди, твердая сухая почва. «Дилетанты» - это же Стендаль русский. Прямо Анри Бейль. Французский такой. Почему-то тема предательства очень щекотала ему ноздри... Будоражила. Как далеко было до наших-то дней, а его это и беспокоило, как начнут ломаться под ветром нежные души…

Что до премии имени Окуджавы - расскажу вам кратко. В самый первый год, 98-ой видимо, мне было предложено выдвинуться на премию. Я отказалась. Сказала так: «Что хотел, он мне оставил. А его именем награждать меня - не надо». И все.

Прошло время, лет 5. Снова говорят: «Премию надо тебе». Я смутилась, говорю: «Не надо. Мои же друзья в Союзе писателей, старшие, говорят: «Не ломайся». И тут именно умер мой папа... Я подумала: «Может, надо…». Это госпремия, большое досье собирается. Я огромный сундук отнесла куда надо.

В декабре из комиссии по госпремиям звонок: «Единогласно, поздравляем». Потом январь - молчание. Февраль - молчание. И - дают другому поэту. Вышло так, что президентский совет, что ли не утвердил. Ну, нехорошо. Как же я так подставилась. Одно дело - отказаться. Другое - подставиться. Урок мне. И я была права – все, что следовало мне, я уже получила.

- Рассказывал ли вам Булат Шалвович что-нибудь о войне? Он ведь был фронтовик, и эту тему знал изнутри. В то же время, я слышал, что эта тема была для него - табу. Хотя известные строки звучат так: «Сто раз я нажимал курок винтовки, а вылетали только соловьи». Это стихотворение очень любил недавно ушедший от нас поэт Евгений Евтушенко. Или: «Ах, война, что ты сделала, подлая...?».Что вы можете рассказать? Хотя бы пару слов...

- О войне от Окуджавы никогда ничего не слышала. Ничего. И никогда. Так же и мой папа, стрелок - пилот, молчал и только. Мальчики - первокурсники, каково им было... Страшно представить. Знаю, что Булат Шалвович был сильно травмирован... сублимированные соловьи, и подлая война ничего не объясняют. Я вот очень люблю – «А что я сказал медсестре Марии...». Мне вообще тут первая мировая видится...

- Передо мной лежит фотография - Вы, Юлий Ким и Булат Окуджава. Можете вспомнить самый яркий эпизод из общения с ним в кругу друзей, и тет-а-тет?

- Яркий эпизод... Из 20 лет, хотя и контрапунктных... Их много. Каждый свой приход помню. Окуджава капризничал: «Позвонишь, надо б зайти посовещаться»... Холодный ответ: «Не на этой неделе». Так - годами. Улучаешь момент. Вбегаешь. На час – другой. Но нередко там гость... То ли старый товарищ... То ли интересант некий, и вот тоже совсем не чужой человек...

Так познакомилась с Женей Латышевым, польским профессором. Подружились. Первый ошарашивший тезис: «Что знаешь о Катыни?» «Катынь...?» В 82-ом - 84-ом ... «Да ничего не знаю». Ознакомилась. И Булат Шалвович быстро и сухо. И потом еще и еще...

Его 60-летие. Великолепие просто получилось... Огромный ДК Горбунова, это больше 1,5 тысяч человек. Чудесные гости... Михаил Жванецкий, Натан Эйдельман, Фазиль Искандер, Регина Гринберг из Ивановского поэтического театра... Огромный концерт, россыпи роз. Посиделки потом, просто 19-ый век театральный...

Питерская поездка с «Юностью». Ярчайшие выступления, краски, юмор, просто двор короля Артура. Булат Шалвович Окуджава играет на моей гитаре, и инструмент вообще впадает в сладкую кому какую-то. Начинает звучать - сам не свой. С неделю такой звук был. Запомнилось острейше.

Еще пару раз с моей гитарой такое было, при невероятных обстоятельствах. Особый звук, со вторым и третьим планом.

89-ый год... Окуджава звонит мне и говорит: «Поедем в Париж, я все устроил». И оказалось - точно, устроил. И мы поехали небольшой компанией: Никитины, Юлий Ким и я. И – о, ужас – Булат Шалвович не едет. Никто из нас не понял почему. Как из поезда вышел на станции... и не поехал. А мы выступали без него - бурно и интересно, с прессой и радио, и ТВ. Я-то, как дитя, еще и переводы свои сделала, по-французски пела, целый фрагмент. Ну, наивно. Но - опыт. А из зала нам (впрочем, это театр Одеон), кричали: «Поручик Голицын!!!». Мы игнорируем. А нам снова: «Поручик Голицын!!!» «Ах, вы, белая гвардия» - переглядываемся мы с Юликом и Сережей. Приходит записка: «Ну, что же вы!!! Я же прошу вас – по роще калиновой»!!! У советского страха уши велики... Старую песенку никитинскую просил зритель.

- Завершить свое интервью мне хотелось бы вопросом о вашем самом любимом стихотворении Окуджавы. Например, мое любимое стихотворение у него - "Виноградную косточку в теплую землю зарою...". Моим друзьям нравятся - "Молитва Франсуа Вийона", "Десятый наш десантный батальон", "Кавалергарда век недолог...". У каждого свой Окуджава... А какое стихотворение вам наиболее близко у него?

- О любимых стихах поэта, что скажешь. Я их знаю много. Они важная часть моей эстетики. Есть любимцы среди них. Дружественный канал «Культура» записал со мной программу... Уже лет 10 тому назад, пожалуй. Я пою его песни. Не хотела... Никогда так не делала. Но как с Переделкино они сказали: «Если не ты, то это будут другие». И я записала целую программу. Мне было нелегко. Я ведь не артист и не исполнитель никакой и ничего. Вся запись... Была необычной. Это был некий тепловой столб - в котором мне пелось. Совсем не буднично.

Я люблю драматургию... «Ель моя ель, уходящий олень...» А «Молодой гусар»... И, конечно - «В склянке темного стекла».

Потому, что - каждый пишет ровно, как он слышит. А слышит, как дышит. О чем еще и говорить-то... Именно так. В высокой этой простоте – весь поэт.

И, последнее, что я хочу сказать. Я очень тоскую. Я надеюсь, что в своей по нему тоске я не одинока. Я знаю людей, чья жизнь бесповоротно изменилась с его уходом.

Огромная несправедливость в его уходе ... Наступило безвременье. Поэты просто так не покидают людей. Возможно, Окуджава не религия - но он реликвия. Следовало бы тиражировать его песни и стихи. Его фотоальбомами необходимо было наполнить прилавки лучших книжных магазинов. Вытеснение его из культурной нашей среды произведено бездумно или осознанно, и то и другое ужасно. Публика поэта - подлинно думающие люди - вовсе не вымерла вся и не стерта с лица земли.

Его наследие - несмиренный дух думающего культурного человека, которому не безразличен весь мир, который всему миру не безразличен. Как сможем, будем продолжать его простой завет. А его имя - есть и останется паролем для тех, кто читает и думает на русском языке.

Беседовал Артем Лебедев

Первое фото - из архива.
Второе фото - Михаил Белоцерковский.