Павел Крючков
«Поэзия - это удовольствие и радость…»
В рамках традиционных «Фединских чтений» состоялся приезд в Саратов редактора отдела поэзии журнала «Новый мир», научного сотрудника «Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине» – Павла Крючкова, с которым мы и поговорили о поэзии, о журнале «Новый мир», о творчестве и о счастье. Об этом и не только, читайте в эксклюзивном интервью нашему журналу.
– Павел Михайлович, поэзия – это цель или это средство?
– Для cтихотворца или для читателя?
– Для того и другого…
– Я не знаю, как ответить на этот, несколько искусственный, как мне кажется, вопрос. Разве попробовать поразмышлять вслух, при вас. Средство, говорите? Тогда, в идеальной перспективе, для человека пишущего – это поиск и утверждение Божественной гармонии (если мы, конечно, не говорим о поэзии сугубо «головной»). Давайте согласимся, что поэзия – есть наивысшая форма человеческой речи, стало быть, ее искусные носители – на одной линии с теми, кто в античные времена назывался олимпийцами.
Что же до цели… Это, видимо, нечто заведомо понятное и достижимое, нечто такое, что можно обозначить и описать. Но ведь мы с вами знаем, что поэт очень часто начинает стихотворение, даже не предполагая, куда оно его заведет. Об этом говорил в своей нобелевской лекции Бродский.
Подобные «нащупывания» мне кажутся, извините, делом праздным. Они вынуждают формулировать какие-то, если не самоуверенные, то уж точно искусственные вещи. Но, кстати, если говорить о законченных определениях, то более всего мне нравится то, что однажды сказал Василий Андреевич Жуковский: «поэзия – есть Бог в святых мечтах земли». Вот это хорошо.
… Давайте я лучше переиначу ваши слова о поэзии применительно к моей редакторской работе? И притом без всякого противопоставления – в доверительно-шутливой интонации. Хотите?
– Любопытно, как вы это сделаете. «И цель и средство»?
– Почти. В моем случае, поэзия – это, конечно, удовольствие и радость. При этом заметьте, – я заведую соответствующим отделом в редакции журнала «Новый мир», но сам стихов не пишу. Это редкий, если не сказать, уникальный случай. Конечно, сейчас я говорю о лучших своих минутах, о впечатлении от чьих-либо талантливых стихотворений, – а не о рутинном чтении «самотека» (где, кстати, изредка встречаются отчетливые проявления поэтического таланта). Конечно, читать приходится много и в этом есть какая-то своя опасность.
– Опасность девальвации восприятия?
– Можно сказать и так. Но это, слава Богу, не относится к классическим именам, к тем, чьи поэтические репутации давно сложились, кто, собственно, и представляет, каждый по-своему, сегодняшнюю поэзию. Имен – много, но давайте я назову хотя бы нескольких поэтов старшего и среднего поколений, – оговорившись, что это лишь начало списка. Итак, Олег Чухонцев, Юрий Кублановский, Светлана Кекова, Бахыт Кенжеев, Ирина Евса, Андрей Анпилов, Марина Бородицкая, Игорь Вишневецкий…
– А из тех, кто относится к сегодняшним тридцатилетним-сорокалетним?
– Скорее, к сорокалетним. С ходу попробую назвать Анну Логвинову и Марию Маркову, Екатерину Соколову и Андрея Гришаева, Анну Золотареву и Владимира Козлова…
– Допустим, что чтение новых текстов этих авторов – и есть ваши «лучшие минуты» в редакторской работе. А что же – худшие?
– Редакторская жизнь устроена напряженно: отбор стихотворений, вынужденные отказы и сопряженные с этим долгие разговоры, очередность выпуска той или иной подборки, премиальные какие-то штуки… Здесь много своих подводных течений. Лучше я отвечу вам былью, которую уже кому-то рассказывал. Когда я только приступил к обязанностям заведующего отделом поэзии, то встретил, помню, на переделкинских дорожках, поэта Олега Чухонцева. Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Не поздравляю. Расстрельное место». Я сразу же засмеялся, но довольно скоро понял, что именно Олег Григорьевич имел в виду.
Вы ведь догадываетесь, что поэты – люди нервные. Это я говорю сейчас без всякого знака. Просто нервные. Всякий художник – он, знаете, немного нервный человек. Он от очень многих вещей зависим. Отчуждение текста от написавшего его, выход поэта на публичное пространство, и вот сама эта дорога – от написания текста – до публикации его в журнале, – сопряжены с многими нюансами… Это и личное взаимоотношение поэта с главным редактором и со мною, да и, в конце концов, – просто та или иная реакция на публикацию, как говорил Пастернак – внутри корпорации.
Все это связано с некоторым напряжением.
– Согласны ли вы с мнением о том, что успех состоит только в одном – в способности прожить жизнь так, как ты этого хочешь?
– Понятия «успех» нет в моем лексиконе. Я, конечно, очень плохой, но все-таки – христианин, и думаю, что цель жизни связана, коротко говоря, с желанием понять, догадаться или хотя бы приблизиться к пониманию того, ради чего ты здесь появился… Простите за торжественные слова, но по-другому тут и не скажешь. Какой успех?
– Цель творчества – самоотдача…
– О каждом из нас, Артем, есть, я думаю, какой-то Божественный замысел. А ведь можно прожить жизнь, и вообще ничего не узнать. И – не понять, зачем все это было, для чего. Для того, чтобы износить тридцать пар штанов?
– Смысл жизни и счастье как-то связаны между собой?
– Я не вполне понимаю, что это такое – счастье.
– На свете счастья нет, но есть покой и воля…
- Может быть и так (улыбается). Я не знаю.
– Существуют ли определенные признаки, которые присущи всем творческим людям?
– Существуют, и их довольно много. Я думаю, что один из главных признаков состоит в особом переживании художественной реальности, иначе, нежели у всех остальных. Для них – это вторая, параллельная жизнь.
– Можете ли вы сказать о себе, что вы – фаталист? В жизни все предопределено или мы предопределяем судьбу сами?
– Догадываюсь только, что за моим плечом стоит ангел-хранитель, а я своей безобразной жизнью доставляю ему немало страданий…
В каком-то смысле, конечно, фаталист.
– Что вам больше всего вам нравится в своем деле?
– Мне трудно ответить на этот вопрос мгновенно, потому что у меня несколько дел: редактор, литературный критик, научно-музейный работник, радиожурналист, звукоархивист, в конце концов.
Если бы меня спросили, что объединяют все эти «линии», на что я обращаю особое внимание, – то я ответил бы так: непосредственный отклик.
Он-то и показывает, каков был мой профессиональный и человеческий уровень. Это очень ценно.
– Почему журнал «Новый мир» носит такое название? Из истории. Ведь еще у Шекспира встречается в «Буре» подобное словосочетание: «И как хорош тот новый мир, где есть такие люди». У Данте есть строки о новом мире. Если говорить о нашей стране, то в 1925 году Луначарский создал «Новый мир», а в 1935 году Олдос Хаксли написал роман - «О дивный новый мир»…
– Почему именно такой оборот, в общем-то, понятно. 1925 год мыслился как новый год молодой советской республики, наконец, закончилась гражданская война. Наступил новый мир. Сегодня этимология отлетела от названия журнала. Когда мы говорим: «Большой театр», мы же не размышляем о его размерах, правда? Так же и здесь. Новый мир – это просто старейший культурный бренд.
Впрочем, не имея «памяти названия», он, возможно, бессознательно старается ее нащупать… Сегодня это журнал, который пытается представить читателю актуальный срез новой литературы.
– И, напоследок, такой вопрос: как уживаются в поэзии север и восток? Вот, например, у Олега Митяева: «Сквозь одуванчиков замять, движется полк на восток»…
– А вы – мастер художественных вопросов. Уживаются точно так же, как уживаются муж с женою, как левая рука с правой, как ложка с тарелкой.
В моей душе они прекрасно уживаются, для меня – это модель гармонии. Если же говорить о России, то я очень люблю русский север и еще больше люблю русский юг.
Беседовал Артем Лебедев
Фото Анастасия Некрасова