«Литература – моё основное занятие…»

Герой нашего интервью – писатель, издатель – Даниэль Орлов.  Меня в свое время поразил его романы - «Чеснок» и «Саша слышит самолеты», книги о людях, написанные человеком с большим багажом знаний и жизненного опыта.

За плечами Орлова и служба в армии, и опыт пребывания в геологических экспедициях, и дружба с ленинградскими писателями-корифеями: Александром Житинским, Валерием Поповым. Орлова интересно слушать и читать, а это, пожалуй, лучший комплемент, которого достоин автор.

- Даниэль Всеволодович, у вас незаурядное имя - Даниэль - это псевдоним, производный от имени Даниил, который вы придумали сами (как у поэта Константэна Григорьева, например) или это реальное имя, данное при рождении родителями?

- Это так в паспорте и так же в свидетельстве о рождении. Меня устраивает однажды предложенная моим отцом версия, по которой он выбрал имя в честь своего ровесника, никарагуанского революционера Даниэля Ортего. Тогда много писали о его заточении в тюрьму режимом диктатора Самосы за налёт на банк, эдакий лихой большевистский экс. Фигура мощная. Он в Никарагуа сейчас опять президент. Думаю, отца позабавило, что наши имена и фамилии могут рифмоваться. Отец был ещё тот фантазёр. Меня же с детства привлекала революционная романтика Латинской Америки, все эти барбудос, сандинисты. Портрет Че-Гевары и сейчас над моим рабочим столом. Будучи на Кубе, уже зрелым тридцатипятилетним человеком, автором двух повестей и какого-то количества рассказов, я поражался свободе простых кубинцев. Да, они жили и живут очень небогато, но такие же, какими были мы ещё до девяносто третьего года – свободными, уверенными в завтрашнем дне, защищёнными обществом. Но кубинцы оказались ещё и глубоко религиозными. Я рад, что побывал на Кубе, пока был жив Старик. Боюсь, что теперь и там и в Венесуэле всё изменится. Когда долго живёшь в социалистической стране, как в стерильной комнате, становишься особо восприимчив к вирусам стяжательства. Капитализм уже готов вломиться в дома простых латиноамериканцев всей мощью своего ссудного процента и страхового полиса. Не все коллеги понимают мои симпатии к социалистам, но я привык.

- Можете о себе сказать, что вы писатель? Литератор? Просто сочинитель?

- Я выбирал некие эвфемизмы, не дерзая называть себя писателем. Это последние годы вдруг стало принято самыназываться подобным образом. Написал пару рассказов, выставил в интернете или получил какую-то литературную премию, - и уже Писатель. Я застал ещё стариков, при которых было неловко себя так величать. Обычно заменял на «прозаик» или потом, когда вступил, на «член союза». Писателем тебя называет время. Литература – моё основное занятие, основное предназначение. Я выполняю его с усердием и ответственностью, надеюсь, что и с талантом. Вообще, формула писательского успеха мной когда-то уже была названа: это произведение удачи на сумму таланта и труда. Удача – основной катализатор авторского успеха. Можно при помощи удачи подскочить на какую-то иерархическую ступеньку, не имея внутри скобок серьёзной суммы. Но положение это шаткое, не вызывающее уважение коллег. Изнутри сообщества на таких выскочек смотрят с презрением, даже если они начинают вдруг на что-то влиять. Внутри цеха все понимают, сколько нервов, труда и таланта было заложено в то или иное произведение и обманывать бесполезно. В литературу многие пытались войти с заднего крыльца, через связи, через маркетинговые ухищрения, через интригу. Становились ли такие авторы от этого писателями? Нет. Их так называют таблоиды и журналисты, которым, в принципе, всё по барабану. Формальный признак какой? Пишет человек – значит, писатель. Но это не просто профессия, это звание, принадлежность к Цеху. Такая вот этическая конструкция.

- Как сказано в Википедии, у вас юности был опыт написания поэтических (стихотворных) текстов. Возвращались ли вы к стихам? 

- Я стихи люблю, но больше практически не пишу. Мне неинтересно. Это осознанное решение. Я не вижу, куда могу развиваться в поэзии. У человека создающего  не так много сил, потому лучше сконцентрироваться на одной форме постижения реальности. Стихотворное сознание – это сознание сверхэкстатическое, здесь метафизические связи между понятиями свариваются в под электродом авторского вдохновения. Это жёсткие такие швы, если продолжить метафорический ряд. Проза пишется иначе. Прозаическое произведение возникает вначале как предощущение во всей своей полноте. И это основное вдохновение, которое питает автора в его работе над текстом, сколь бы велик он не оказался. Уже в процессе написания повести или романа есть более удачные дни, есть менее. Но всякие новые эмоциональные переживания, эмоциональный накал синхронны с тем первоначальным впечатлением, предощущением. Если это не так, то текст развалится. А что до стихов, то самовыражаться таким образом совсем не хочется, и я не уверен, что читатель хочет читать мои новые стихи, ждёт их от меня. В то время, как я тешу себя надеждой, что в своих прозаических текстах я веду с читателем серьёзный разговор и помогаю ему осмыслить себя, осмыслить время, почувствовать на уровне интуиции основные вызовы, которые сейчас стоят перед обществом и всем человечеством в целом. Это не значит, что то, что я пишу, наполнено декларациями, нравоучениями и тяжеловесными психологическими конструкциями. Нет. Я стараюсь писать так, чтобы было читать легко и интересно. Но у меня, как у автора, есть некая сверхзадача, которую я своими текстами, от одного к другому решаю. Смиренно надеюсь, что пока удачно.

- А ваши коллеги и друзья, члены движения «активного реализма», приблизительно так же относятся к тому, что они делают? Вы можете назвать имена современных прозаиков, на произведения которых стоит обратить внимание?

- Я думаю, что мы собрались в это движение, ощущая общность отношения к писательскому труду и понимая, что реализм, как метод, не то что вновь актуален, а только он и способен дать обществу адекватное осмысление современности. Всякий реализм: и критический, и мистический и романтический, главное, чтобы он оттолкнул человека от пропасти, на краю которой он оказался. Без этого осмысления уже нельзя, уже прошла пора, когда литература подавалась обществу как форма развлечения. Конечно, развлекательные книги никто не отменял, но в цифровом мире, в условиях сверхсменяемости всего, от повестки дня до бытовых приборов, необходима опора на основательные тексты. В Петербурге мы объединились в секцию активного реализма внутри Союза писателей Санкт-Петербурга. Тут надо назвать Киру Грозную и Дмитрия Филиппова, Ирину Дудину и Сергея Авилова, Ольгу Аникину и Тимура Максютова, Андрея Аствацатурова и Александра Чеснокова, Игоря Шнуренко и Светлану Забарову. Но, в более широком масштабе, участники движения живут по всему миру от Вермонта до Дальнего Востока. Например, Егор Фетисов из Копенгагена, а Наталья Мелёхина из Вологды, Валерий Бочков из Вермонта, а Алексей Серов из Ярославля, Илья Кочергин с Рязанской области, а Игорь Малышев из Ногинска. Всех в одном интервью я даже не вспомню. Точно кого-то обижу. Приятно и почётно, что наши старшие товарищи посчитали обязательным быть с нами на этом пути. Это Валерий Попов и Александр Мелихов. Таким образом, мы даже формально в рамках традиции отечественной реалистической школы.

- Кстати, не могу не спросить: можете сказать, что ваш опыт, полученный в геологических экспедициях, вам помог в писательском ремесле в плане опыта? Опыта жизни, наблюдений, так необходимых автору...

- Естественно, что нормальная проза растёт из собственного эмоционального и жизненного опыта. Чем больше впечатлений от настоящей жизни, тем насыщеннее, интереснее, да и ценнее написанное. Север – огромная вселенная. Вообще, точка опоры для русского сознания, место подвига. Здесь очень трудно жить, труднее, нежели в других местах, где больше солнца, больше тепла и больше людей. Потому, Север, как метафора русского одиночества, для меня-прозаика, после десятка экспедиционных (как у нас называлось, полевых) сезонов не смог не стать источником вдохновения. Севера оказалось в избытке и в первом моём большом романе «Долгая нота», где несколько линий книги развиваются на Белом море, на Соловках, на Онежском озере. Но никакой геологии, никакой специфики своей первой профессии я в роман не привнёс. Весь этот багаж был вывален на читателя в романе «Чеснок», который некоторые даже назвали новым производственным романом. Но специфика экспедиционного труда не может составлять основу книги, это только один из двигателей сюжета, один из поводов показать персонажей в тех или иных не самых привычных современному городскому человеку состояний. Но те человеческие характеры, которые я, будучи геофизиком, наблюдал на Севере, те типажи, те уникальные мелочи быта и наоборот уникальные вершины духа, всё это я постарался, не испортив и не потеряв, донести уже до читателя внутри самостоятельного сюжета.

- Даниэль, вы автор, как минимум, двух громких произведений: романа – «Саша слышит самолеты», который получил ряд литературных наград и номинаций, и романа «Чеснок». Поделитесь, над чем вы работаете сейчас? 

- После того как вышел сборник «Офис-дзен» меня стали называть писателем-иронистом, ожидая от меня чего-то подобного и в дальнейшем. Но потом вышла «Долгая нота», написанный задолго до выхода «Офис-дзена», и меня стали называть автором семейных саг, ожидая от меня какую-нибудь новую «Сибириаду». Но вместо очередной семейной саги я написал психологический роман о взрослении девушки «Саша слышит самолёты», в котором с одной стороны была такая рафинированная эстетская система образов, а с другой весьма жёсткий критический реализм. Читатели призадумались на пять лет, когда я огорошил их «Чесноком» - совсем жёсткой мужской прозой, да к тому же ещё и социальной. После «Чеснока», который, конечно многих задел своей категоричностью, мне написали три редактора толстых журналов, в которых ранее меня не печатали и попросили прислать что-нибудь геологическое или про Север. Такие просьбы теперь поступают очень регулярно. Издатели хотят рассказы про Север в сборники, в журналы, хотят выпускать отдельными книгами. Но увы. Я всё, что мне было позволено Богом, про Север написал, и пока нового высказывания на эту тему не накопилось. Нельзя всю жизнь находиться в плену одной темы. Потому я делаю очередной фортель и сейчас заканчиваю протороман о русском бунте «Счастливая жизнь в долг», поименованный так по первой части, вышедшей отдельной повестью во втором номере журнала «Дружба народов» за 2018 год. После этой книги меня обзовут деревенщиком. Ну и фиг с ним! Ещё две книги у меня в работе. Я всегда одновременно работаю над тремя книгами. Что-то пишется долго, что-то быстро, что-то отлёживается после готовых двух-трёх авторских листов годами.

Беседовал Артем Комаров