О книге Кибиров Т.Ю. Солнечное утро: Книга стихов. - Москва: ОГИ, 2020.- 64 с.

 

«Куда, куда мы удалимся?» – мысленно вопрошает автор, которому зимой исполнится ни много, ни мало – 66 лет!

 

«Доколе?» - вопрошает Цицерон.

Но Каталине все вопросы похуй.

Провозглашая новую эпоху,

С матросами идет по Риму он.

 

Лариса Рейснер прелести полна,

И антифа такие молодые!

И голосят писатели, витии,

Что мы уже давно достигли дна.

 

Уж кем его только не называли за эти годы – постмодернист, соцреалист и, даже, концептуалист. Все эти литературные жанры, применительно к Кибирову, верны лишь отчасти: у него, как у любого явления, много граней. Вкратце поговорим о них.

Кибиров, за все эти годы, так и заполнился мне по-доброму, насмешливым, утонченным, ироничным, пишущим легкие декадентские стихи, и отчасти (или не отчасти) напоминающим классика современной русской словесности. Вот, как он сам себя в одном из стихотворений «Солнечного утра» характеризует: «прожженный мизантроп и интроверт».

 

Зайки на лужайке.

Птички в небесах.

Зэки в автозаке.

Мертвецы в гробах.

 

Ну, и мирозданье!

Вот так бытие!

Тщетны упованья,

Не уйти тебе.

 

Вспоминается его старое:

 

Каблучки в переулке знакомом

все стучат по асфальту в тиши.

Люди Флинта с путевкой обкома

что-то строят в таежной глуши.

 

Такие стихи хороши, как гроза в начале мая, как новые галоши, как только, что в магазине купленная красная авоська – да здравствует соцарт-хитрая выдумка века!

Для меня автор «Их-то Господь вон какой» («А наш-то на ослике — цок да цок») и «Блудного сына» - большой христианский поэт, который старательно прячет свою принадлежность к христианской вере, заполняя паузы иронией, шутками, ёрничеством, то есть всем тем, что является приметой века.

Даже, когда он пишет – «Леночка, будем мещанами! Я понимаю, что трудно, что невозможно практически это. Но надо стараться…», это все звучит не только сатирически, но и глубоко философски:

 

            Леночка, будем мещанами!

                   Я понимаю, что трудно,

         что невозможно практически это.

                   Но надо стараться.

         Не поддаваться давай...

                   Канарейкам свернувши головки,

         здесь развитой романтизм воцарился,

                   быть может, навеки.

         Соколы здесь, буревестники все,

                   в лучшем случае — чайки.

         Будем с тобой голубками с виньетки

                   средь клёкота злого

         будем с тобой ворковать,

         будем мурлыкать котятами

                   в теплом лукошке.

         Не эпатаж это — просто желание выжить.

 

И я люблю всею душой такого Кибирова. Самые лучшие стихи, он посвятил, конечно, своей Лене:

 

Ты сказала: «Взгляни!», я безмолвно взглянул и безмолвно

Закурил, и подумал: «О да!», и промолвил: «Ну да…»

И добавил: «Пиздец как красиво! Пиздец как красиво и больно,

И, должно быть, такого не будет уже никогда.

 

Никогда, никогда, о мой ангел, сей миг, сей какой-то там сумрак

Не вернется сюда, та-та-та, не вернется сюда!

И какая-то птица, наверное голубь, а может быть вовсе не голубь,

Не промчится в закат мимо нашего, Лена, окна…

Мимо нашего, Лена, окна…

 

Спокойную, гармоническую атмосферу нарушает катарсис – ёмко сказанное матерное слово.

Кибирова не прочесть за один присест, это кажущееся легкое чтиво. Он сам себя как-то спросил: «Можно ли говорить на чужом языке, оставаясь при этом собой?». И сам себе, как бы, кивает: да, можно.

 

Чуешь, сволочь, чем пахнет? — Еще бы!

Мне ли, местному, нос воротить!

 

Вот это вообще «классика жанра», хорошо сказано, не правда ли?

В сборнике «Солнечное утро» есть два разных Кибирова – один – приверженец русской традиционной поэзии, второй – рифмоплет – Дон Жуан. Как понять, где в сборнике настоящий Кибиров-Запоев, и где Кибиров, как образ? Очень просто, стоит повнимательнее приглядеться. Вот, например, Кибиров-очкарик-интеллектуал, пишет в одном из стихотворений «Солнечного утра»:

 

Не собачий, а матерый волчий

Воет холод на ущербную луну.

И лихой ямщик, заливши очи,

К снежной бабе навсегда прильнул.

 

Это здесь зимуют раки, парень,

И писец, сияя, настает,

И сюда неспешными стопами

Никакая Герда не дойдет.

 

Или:

 

Память жестока, но к счастью, слаба –

Цапнет и тут же тикать.

Лень и лукавство такого раба

Не по зубам ей, видать.

 

Все угрызения пофигу мне.

Что же ты, память, шипишь?

Щеришься, вьешься в прдутреннем сне…

Кыш, бестолковая, кыш!

 

Здесь, мы видим с вами, много сленга и дворовых словечек. Что говорить, и Борис Рыжий и Сергей Гандлевский их не избегали, но назвать поэзию Кибирова исключительно своей, близкой моему сердцу, как в случае с Гандлевским и Рыжим, я, при всем уважении к Кибирову, не могу.

Да, этим сленгом он близок современности, да он играет в шараду с читателем – угадает или не угадает скрытые цитаты, аллюзии в тексте – но не более того. Вообще, очень трудно писать стихи после Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Есенина, проще играть в штандер.

Но иногда его «пробивает» на нечто более серьезное:

 

Иволга. Таволга. Волга.

Может быть, даже Вольга.

Волглое поле промокло.

Хочется плакать и лгать.

 

Влажные травы вздыхая,

Плакать – и все-таки лгать.

Вологда-гда дорогая.

Таволга. Иволга. Мгла.

 

В своем ёрничестве мне он напоминает раннего Иртеньева, напоминает современного Пуханова, напоминает Емелина:

 

Снегурку растлевает похотливый,

Сопливый и слюнявый берендей.

Март не идет России. Некрасиво

Становится на Родине моей.

 

Или:

 

Весна опять символизирует

Настырно и аляповато

И в каждой луже экспонирует

Пасхальную лазурь и хлато.

 

Это поэзия на любителя, поэзия далекая от мейнстрима, скорее даже, маргинальная. Умеренно маргинальная, далекая от центра, назовем это так.

Настоящая фамилия Тимура Кибирова – Запоев. Я как-то спросил его, почему он взял именно такой псевдоним, а не Иванов, Петров или Сидоров, и вот, что он ответил: «Кибиров был выбран потому, что эта фамилия была в нашем роду, ее в частности носил полковник Кибиров, прославившийся борьбой с большевиками, на Северном Кавказе».

Кибиров, человек с осетинскими корнями, живет и пишет согласно фамилии – долго и запойно. Поверьте, что его также читают любимые читатели, его преданные поклонники – запоем.

 

Солнечное утро

В начале октября –

Было да застыло

В капле янтаря…

 

Или:

 

Будто бы воочью,

Ясен и лучист,

Он дрожит на солнце,

Как осинов лист…

 

В интервью 2016 года на мой вопрос о любимых занятиях, он сказал: «Если не упоминать чтение, то готовка еды, общение с собакой. Учусь играть на аккордеоне». Лично мне Кибиров представляется очень разнообразной личностью, почти филигранной.

Тимур Кибиров убежден, что «каждый читающий человек отчасти Дон Кихот, ведь люди представляют мир через призму прочитанных книг». Именно литература, по мнению поэта и прозаика, не позволяет индивидууму «оскотиниваться».

Я всегда задаю себе вопрос, когда разбираю ту или иную поэтическую книгу: что я ставлю выше автора или его творение? Иногда, если только речь идет не о классиках, оба эти значения не развнозначны. Так, из современников-поэтов, я восхищаюсь Кушнером, Чухонцевым, Седаковой, Кековой, Гандлевским и Казариным. После прочтения этой книги, можно заметить, что я все также, как и раньше, люблю Кибирова, как личность, поэта, но не как автора данной книги – эта книга меня не убедила, и я, как К. Станиславский, могу сказать: «Не верю!». Впрочем, у читателя может сложиться иная картина после прочтения «Солнечного утра».

Как-то на мой вопрос о том, что общественное внимание отвлечено от поэзии, что заставляет Тимура оставаться верным поэзии, он мне ответил: «Безвыходность. Это же не дело рационального решения. Выбора никакого в моем случае нет».

 

Зачем же ветряная Геба,

Кормя Киприды голубей,

Крупою белой сыплет с неба

На раздражительных людей?

 

Артем Комаров