О книге Чухонцев О.Г. Гласы и глоссы: извлечения из ненаписанного. - М.: ОГИ, 2018.- 64 с.
Олег Чухонцев – величина в русской словесности - большая и неоспоримая. Это, без преувеличения, современный русский классик.
За его длительную жизнь в поэзии и литературе (82 года!) им написано столько прекрасного и действительно важного, и удивительного, что каждую его новую книгу можно автоматически считать успешной и удачной.
Каждым новым сборником он, как бы, подводит итог своей работе, вершит над собой праведный суд.
Что ковырять сюжет
Про прошлогодний снег?
Я умер как поэт,
Но жив как человек
И, вот, перед нами - «гласы и глоссы», излечения из ненаписанного… В этой ёмкой книжице (64 с.) умещено так много – «радар сердца» (Р. Рождественский) или моментальный фотоснимок души поэта. Попытаемся и мы передать великолепие поэзии Олега Чухонцева.
Настолько пестрая, разнообразная, пурпурная, искрящая, живая, утонченная, бурлящая, выплескивающая через самый край, выдалась эта небольшая книжица. Это все - палитра художественного произведения, палитра художника Олега Чухонцева. Это внутренний мир, близкий к миру таких мастеров, как Дега, Матисс, Пикассо и др.
Почему мы назвали статью «Записи и выписки Олега Чухонцева», по аналогии с «Записями и выписками» М.Л. Гаспарова? Все потому, что поражает эрудиция Чухонцева, его смысловой и звуковой ряд, и, хотя, если здесь не названы источники его вдохновения, его собеседники в мире книг, как у Гаспарова, то здесь, в этом поэтическом сборнике Чухонцева, вся русская литература, ее атмосфера, разлита в воздухе поэтической ткани:
Будучи русским, то есть ленивым,
Я все свое написал во сне,
Если не написал, то увидел,
Вспомнил, вообразил,
И это главное, что осталось,
Так и осталось во мне,
А записать, как всегда, не хватило –
Слов, честолюбья и сил,
Да и желанья, как ни странно…
Или:
Левкой однорогий в картофеле,
Львиный зев и анютины глазки
Желтые лютики, красные маки,
Лютики, маки, желтые, красные
В лесу и в поле. В саду и дома
Читая как Библию Теофраста
Я последний эндемик с заброшенной грядки,
Беспородный отсевок, словесный сорняк,
Потому и двоятся мои недостатки,
Что одним я – поповник, другим – пастернак
Здесь сказывается любовь к цветам, к разнотравью (сам он, напомним, родом из Павловского Посада Московской области). Чухонцев – скорее, поэт не города, но деревенской, сельской местности, где так хорошо спится, дышится, думается и мечтается. Он, нас, как бы, возвращает к корням, к истокам, к чудодейственной силе природе (в этом смысле – он - антиурбанист), а не к так хорошо знакомой нам с вами гиперреальности, с ее симулянтами и симулякрами (термины Бодрийяра), а также обычаями «пластмассового мира» крупных городов - сити. Здесь: первозданная красота, такая, какой она задумана Творцом. Здесь разумная и единственно спасительная – «архаика», верность традициям, нынче немодным, если хотите. Здесь новизна в каноне, о которой мы еще поговорим.
И тем не менее, Чухонцеву не чужды эксперименты. Всюду слышна музыка – то замедляющаяся, как время, то более быстрая. Здесь присутствует следующие элементы - настройка (распевка), прелюдия, основная часть, как будто мы присутствуем с вами при прослушивании камерного произведения в классическом зале Консерватории.
Все же, главное в стихах – это музыка. Все его стихи наполнены гармонией и глубоким миросозерцанием.
Вопрос в связи с названием: почему книга названа «гласы и глоссы»? Глас – это голос, звучащая речь – термин, применяемый в православной литургике и музыке православного обихода. Глосс – это форма в испанской поэзии 15-17 вв. Состоит из стихотворного эпиграфа и строф (обычно децим), варьирующих и комментирующих заданную в эпиграфе тему (любовную, позднее даже религиозно-философскую), при этом каждая строфа глоссы включает по одному стиху из эпиграфа. Глоссы писали Ф. де Кеведо-и-Вильегас, В. Эспинель, М. де Сервантес в «Дон Кихоте» (2-я часть, гл. XVIII). Немецкие поэты (Й. фон Эйхендорф, Л. Уланд и др.), в русской поэзии – В.Я. Брюсов («Парки бабье лепетанье» на глоссы четверостишия, взятого из «Стихов, сочиненных ночью во время бессоницы» (А.С. Пушкин).
Не лишним будет привести выдержку из упомянутого стихотворения Валерия Брюсова:
Парки бабье лепетанье
Жутко в чуткой тишине…
Что оно пророчит мне –
Горечь? Милость? Испытанье?
Темных звуков нарастанье
Смысла грозного полно.
Чу! Жужжит веретено,
Вьет кудель седая пряха
Скоро ль нить мою с размаха
Ей обрезать суждено!
Спящей ночи трепетанье
Слуху внятно… Вся в огне,
Бредит ночь в тревожном сне.
Иль ей грезится страданье,
С лаской острой, как страданье,
С мукой, пряной, как вино?
Все, чего мне не дано…
И стихотворение А.С. Пушкина, название которого приводилось выше, ставшее прообразом первого:
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный.
Раздается близ меня,
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…
И им, как бы, отвечает Чухонцев классическим стихом, их голоса дополняет его глас, и это все созвучье образует небесное трио:
Все лето погромыхивали громы
По сторонам, но дождь не шел, и сушь
Природу жгла; что было делать, кроме
Как рыться в книгах, забираться в глушь
Каких-нибудь историй или хроник,
Попутно пыль сдувать со словарей
И думать, привалясь на подоконник,
О смысле жизни, о тщете своей…
Однако! Хоть бы град просыпал, что ли,
Или случился в городе грабеж,
А то все сушь да глушь – и поневоле
В египетскую мистику впадешь;
А впрочем, где сшибутся туча с тучей-
Не до тебя – пускай клокочет высь,
А жизнь твоя и участь – частный случай,
Космический, но частный … - и смирись!..
Как вам такое трио? Поэт, мы видим изначально, берет очень высокие ноты, при этом, не фальшивя в них. Он ведет свой свободный монолог, при этом, приглашая к диалогу.
Поражает техническое оснащение – в сборнике присутствуют разные стихотворные размеры.
Из приведенного выше толкования становится понятно, что Чухонцев остается верен себе и традиции – это подлинная русская каноническая поэзия. Это наследник классической линии русской словесности: Пушкина, Мандельштама, Баратынского, Тютчева, Фета, Бунина.
Вспомним здесь слова талантливого поэта - Бахыта Кенжеева об Олеге Чухонцеве: «Если поэзия – служение, если имеется какой-то смысл в рифмовании слов родного языка, то Чухонцев не стремится возвысить простого читателя до себя. Нет: он дает ему возможность ощутить и себя немного поэтом, осознать, что некое тайное значение содержится в трогательных и жалких воспоминаниях детства, в тоске по дому, в невозвратности нехитрого человеческого счастья. Не надо никого проклинать, никого не надо судить или винить. Что же надо? Присесть у окна в сад (возможно, уже и не существующий), вглядеться в сырую тьму с бликами то ли светляков, то ли звезд». Это сказано в далеком 1996 году, но верно и посейчас.
Ему хочется словно затеряться между «желтых лютиков» и «красных маков», в этом разнотравье, и ему это удается, поскольку по словам Мариэтты Чудаковой, «Олега Чухонцева всегда отличало чувство порядочности и экзистенциальной свободы». Он также может вместе с читателем «усесться у окна», глядя на цветущие растения, их пленительное разнотравье. Он ведет свой диалог с читателем, постоянно обращаясь и, даже, созерцая, не только прожитое им лично, но к background’у читателя, к его опыту дачной жизни, где каждый, по-своему, одинок, и в этом притягательность такого мироуклада:
А ясным утром
Вдруг услышишь: падает мокрый лист,
И кристаллики снега медленно, медленно
Замелькают в воздухе, золотясь
В просверках солнечной паутины,
Выйдешь, смотришь – и не узнаешь:
Все-до рези в глазах-побелело за ночь,
И такое чувство, что вдруг попал
В другое место, в другое время
Даже не года – координат;
Только одно и утешит – слышишь? -
Голову подыми – а там
Что-то поскрипывает, но тихо,
Как про себя, но живет, живет
Собственной жизнью…
Жизнь – это шум
И ничего другого…
Как видим, у Чухонцева богатый поэтический словарь, глоссарий. А «шум времени» - это прямая аллюзия к Мандельштаму.
Все это действие – действие сборника – настройка на свой собственный белый шум.
Приведем такую параллель: музыкант пытается настроить расстроенную гитару или пианино, он делает манипуляции, и, в конце концов, ему это удается. А то, что «до» или «после» - это настройка звука. Настройка звука занимает определенное время, но он их заполняет, как бы, терциями, т.е. музыкальными интервалами, шириной в три ступени, а не томительной тишиной.
Он, поэт, радуется приходу нового дня, все остальное – это «борьба с сердечной смутой», как сказал бы Пастернак, миросозерцание, рефлексирование.
Это ни с чем не сравнивая радость, радость погружения во внутренний мир Олега Григорьевича, способность хоть на минуту, хоть на секунду, посмотреть на мир глазами Чухонцева, через его небесный окуляр.
Автор смотрит на мир глазами ребенка, и дарит нам радость пробуждения ото сна, радость пробуждения долгожданным погожим утром:
А то разбудят удары по крыше –
Яблоки поспевают, и глухо
О землю слива стучит в саду,
Или падают шишки еловые – белка
По ветвям проскакала, махнув хвостом,
А это дятел лущит сосну
И сыплются сколки коры с шелухою…
Каким образом, каким путем ему удается? Пути Господни неисповедимы, он словно родился на Земле, чтобы подмечать красивое, называть каждую вещь своим словом, воспевать каждое творение Бога.
Вспомним, и у Есенина:
Дар поэта – ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
И Чухонцеву это, как большому мастеру удается: ласкать и карябать, но из-за огромной внутренней гармонии, о которой писалось раньше, он все больше ласкает слух своего внимательного читателя:
Что такое искусство? Наверное, это
Цветовые закладки внутри страниц,
Где на каждый пучок или лучик света
Вдоволь ветра и пенья, жуков и птиц
И дело наше, друг,
Не буквы на листе,
Не пустота, а звук,
Стоящий в пустоте
Понятна реакция не только преданных читателей и почитателей его таланта, но его коллег, на его творчество. Здесь могут быть мною упомянуты не только имена Булата Окуджавы, Александра Галича, Наума Коржавина, Юнны Мориц, но и многих других…
Среди плеяды великих российских поэтов современности – Александра Кушнера, Юрия Кублановского, Светланы Кековой, Чухонцев мне видится самым непрочитанным, самым недооцененным поэтом. Конечно, он лауреат престижной премии «Поэт», и личность прямо говоря, очень уважаемая в литературном мире, но среди всей людской массы, очень мало тех, кто бы его по-настоящему «понял, оценил, не часто, ну, хоть разок», как писал поэт Андрей Вознесенский.
И тем ценнее, работа издательства «ОГИ» и, лично, ответственного редактора – Максима Амелина, стараниями которых, выходят такие сборники стихов. Значит, русская поэзия жива, пока живы люди, пишущие ее и читающие ее.
«Гласы и глоссы» - это по-настоящему философская, мудрая, вечная книга, как и сама жизнь.
Это та самая книга, к которой очень хочется возвращаться, по-новому, вчитываясь и проживая старые моменты заново.
Артем Комаров