* * *

Из трав, от ветра пошедших в пляс,
Из лужи, из глины сырой
Господь слепил тебя в первый раз,
А я леплю во второй.

Из мрака, из талого снега, слез –
Ловя губами, леплю:
Плечо проступает, щека и нос,
И губы, то бишь, люблю.

Из мха, где комар заложил вираж,
Где прель под еловой корой,
Господь слепил меня в первый раз,
А ты слепил во второй.

Уже проступил под твоей рукой
Затылок, висок, плечо:
Я не видала себя такой
Ни разу. Еще, еще!

* * *

Все кажется, жив, а не умер,
Все кажется, ходишь, не спишь –
То буквы читаешь на ГУМе,
То слушаешь под полом мышь.

И сколько же дел неотвязных
Тебя осаждает с утра
И писем – из Праги, из Вязьмы,
Из града святого Петра –

Как будто невидимый кратер
Гудит – дорожает бензин,
Из гроба встает император,
Соседка бежит в магазин,

И сам с непонятною ношей
Несешься вдоль елок и шпал.
А влюбишься – сразу проснешься
И вскрикнешь: «Как долго я спал!»

* * *

Ничего без тебя бы не было –
Ни деревьев, ни света белого,
Ни беленого потолка,
Ни растаявшего «пока»

В складках ситцевого Литейного –
Словно крестика след
нательного
С мелкой крапинкой голубой,
Поцелованного тобой.

Ничего без тебя бы не было –
Ни на лавочке пьяных дембелей,
Ни кустов в снеговых чехлах,
Ни пятнадцатого числа.
Ничего и нет. Кухня вымыта.
Из-под рук вырывается имя твое –
Словно пламени язычок.
И становится горячо.

* * *

Будем любить друг друга – и сейчас, и потом, без тел,
Будем любить друг друга, как нам Катулл велел.
Это ведь репетиция – периодами Уитмена,
Перелетными птицами будешь любить меня.
Это ведь черновик – строчкою Веневитинова,
Скорописью кривых веток буду любить тебя.
Будем влетать друг в друга ласточкою, стрижом,
Вологдою, Калугой, двенадцатым этажом,
То холодком по спинам, то солнечным куражом,
Расклеванною рябиной в сквере за гаражом,
Грозы шелковистой кожей, бледным узором ее.
Воздух висит в прихожей, поблескивая, как ружье.

* * *

Господи, если есть у Тебя рай,
Ты меня туда, конечно, не забирай
К праведникам прозрачнокрылым,
Сама знаю – не вышла рылом.
А пусти меня на кухню через черный ход
В 41 год,
К Рябинкину Юре,
Чтоб за крестами бумажными ветры дули,
Буду варить ему кашу, класть по ложечке в рот,
И он не умрет.
Каждый день буду варить кашу –
Пшенную, рассыпчатую – а как же,
И когда он поднимет руку, то этот жест
Будет лучшим из Твоих блаженств.
День за днем буду варить кашу –
И о смерти, глядящей в лицо, Юра не скажет.
Буду варить кашу вечером и поутру –
И мама не бросит Юру, спасая его сестру.
И тогда я увижу краешком глаза –
Всеми шпилями сразу
Колосящийся, будто рожь,
Петербург небесный, в котором Ты всех спасешь.

* * *

Однажды здесь, на моей странице
Напишут – такая-то умерла.
А надо было – сугроб искрится,
Метель, и крыша белым-бела.

А надо – праздники, воздух синий,
Платформа, тающий горизонт,
Мужик танцует у магазина,
Врубив в машине крутой музон.

А надо было – из электрички
На остановку спешит толпа –
Из лопнувшего пакета с гречкой
Как будто высыпалась крупа.

То Витька с Веркой, то Димка с Лидкой
По снежной каше – скорей в тепло.
И только тут, у моей калитки –
Следы вчерашние замело.

* * *

Снег идёт. На ходу ему снится
Дом, колодец, тропинка, дрова.
Это бабка моя, кружевница,
В сером небе плетет кружева.

Ни деревья, ни односельчане
Не видны у неё за плечом:
Мир зачёркнут и начат сначала,
Мы с тобой не встречались ещё.

Ни войны, ни победы, ни кромки
Рва расстрельного в Красном Бору,
Ни Утёсова, ни похоронки,
Ни бегущих людей по двору.

И родимся ли мы, непонятно,
И сожмёшь ли ты руку мою –
Только валятся белые пятна
Только где-то – на самом краю,

За посёлком – готова заплакать,
Удивленно стоит на углу
Ёлка в белых перчатках по локоть,
Как Наташа на первом балу.

* * *

Когда заест пластинку,
И прекратимся мы,
Останется простынка
На зеркале зимы,
И воробьёв семейка,
И чашка для питья,
Рассыпчатого снега
Остывшая кутья,
И зарево над садом,
И чайник на плите,
И чей-то голос, рядом
Звучащий в темноте,
И переулок ветреный,
И старое пальто,
И Лермонтов серебряный,
И Пушкин золотой.

* * *

Волхвы заблудились. Базар
Еловый открылся.
Каспар, Мельхиор, Балтазар
С тарелками риса

Приткнулись в бытовке. Прораб
Пустил их к печурке,
Привычно сперва наорав –
Везде эти chурки.

Они издержались в пути,
За ужин горячий
На стройке мешки до шести
Таскали, корячась.

Им только согреться, в толпу
Кипящую влиться,
Которая видит в гробу
Их мятые лица.

За каждым окошком – товар,
Укрытый от ветра,
Шаверма, холодный пожар
Торгового центра,

Халаты, пиджак голубой,
Обёрточный глянец,
И вишней в витрине любой
Созрел Санта-Клаус.

И всюду сугробов горбы,
Стоящие дыбом.
В пути заблудились волхвы,
Не видно звезды им.

Кому же среди пустырей
И бензоколонок
Метель дошивает скорей
Так много пелёнок,

Кому, наклонясь на бегу,
Бормочет – готовься?
Прижались машины в снегу,
Как белые овцы.

Волхвы, распрямясь во весь рост,
Шагают в потоке
Густых обжигающих звёзд,
Летящих с востока.

* * *

Родина жестокая и страшная,
Ты меня не спрашивай, зачем
Пол немытый, щи позавчерашние
И рубец распухший на плече.

В коммунальной серости и скудости –
Крыша в дырах и окно в пыли –
Ты меня не спрашивай, откуда здесь
Тайный свет сквозит из-под земли,

И откуда этот страх прилипчивый,
Вечный, как мочало на колу,
Пепельница, лампа, стол коричневый,
Ком кровавых тряпок на полу,

И пока мерцает речка чистая,
Ускользающая за лесок,
Почему мы умираем истово
У твоих нечищеных сапог.

* * *

Как будто нигде не горит,
Но дымом отчётливо тянет,
И в воздухе носится ритм,
Голодного пламени танец.

В морозном тумане огни
Пока что невидимы глазу,
Откуда-то с Волги они
Нахлынут, а может, с Кавказа,

А может, и с разных сторон
По искорке – тыщи и тыщи.
Взвиваются хлопья ворон,
Как будто внизу – пепелище,

И мы у кирпичной стены,
И город, и берег шершавый –
Раскатанные головни
Так прочно стоявшей державы.

* * *

Господи, пощади наш Содом,
В этом Содоме – мой дом,
Тёплые заспанные тела
Детей, компьютер, кошка, и метель под утро мела.
Я, конечно, не Авраам,
Чтоб говорить с Тобой – но за крестами оконных рам –
Уж какие ни есть, корявенькие –
Тоже найдутся праведники:
Продавщица из пирожковой, Валя,
Учительница, забыла, как звали,
Доктор Нина Иванна, дворник Феруз.
Ошибиться боюсь –
Ну, хотя бы пять, ну хотя бы десять.
Интересно, смогут они перевесить
Весь этот пухлый ворох
Воров, прокуроров,
Судей, гэбистов –
Или суд Твой будет неистов,
Всех отдашь огню-палачу…
Всё, молчу, молчу.